– Вы испугаете, я сам. – Он взял сына за руки. – Ты, Петя, чего говорил о полицаях?

– Так это, батя, все они учинили. Людей завели в сарай, закрыли, потом натаскали соломы, облили бензином и подожгли. Немцы только заставили народ собраться. Их старший говорил о евреях, еще о чем-то, чего я не слышал, потому как был не со всеми. Живот прихватило, я и ушел в бурьян. А когда собрали всех и выступил старший немец, отполз далеко в крапиву. Туда никто не полез бы.

Лазурин не выдержал и спросил:

– Но ты хоть видел, что там было?

Паренек не по возрасту разумно ответил:

– А от кого я узнал бы, что полицаи подожгли сарай?

– Тоже верно.

Коняев повернулся к начальнику разведки отряда.

– Ты погодь, Игнат, я сам. – Он посмотрел на мальчика. – Расскажи, что видел, сынок.

Паренек вдруг расплакался.

Отец вновь прижал его к себе.

– Успокойся, Петя, не надо. Ты же у меня взрослый, сильный.

Паренек затих, шмыгнул носом и проговорил:

– Немец выступил, потом народ весь пошел к сараю. Полицаи по сторонам шагали, но ружья держали за спиной.

– Неужто народ сам пошел? – спросил Игнат.

– Да, – ответил сын партизана. – Полицаи людей не гнали. Только рядом шли. А главный их, Калач…

Лазурин нагнулся к нему.

– Как ты сказал? Калач?

– Ну да, я потому и запомнил, что имя простое, Калач. У нас мамка калачи пекла. – Паренек опять заплакал.

Отец опять успокоил его, и Петруха сказал:

– Этот Калач сначала с немцами шел. Там был офицер в черной форме. На воротнике мундира с одной стороны молнии, с другой – три квадрата.

– Гауптштурмфюрер, – сказал Лазурин. – А такой в районе один, командир роты СС. Продолжай, Петя.

– Калач этот потом, когда всех закрыли, командовал полицаями. Они подожгли сарай. А он больше перед немцем, у которого были кинокамера и фотоаппарат, вертелся. У этого Калача еще пистолет был. Такой же, как у нашего участкового до войны. Он часто нам его показывал.

– Участковый носил «ТТ», – вырвалось у Лазурина. – А немец, значит, снимал все на камеру и фотографировал?

– Да. Калач потом отошел, а после я выстрелы слышал, четыре штуки. Хотя нет, еще стреляли из автоматов на околице. Кто-то, наверное, хотел сбежать.

– А потом?

– Потом полицаи стали жечь деревню. Как все загорелось, я больше ничего не видел. Жар был сильный, не смог подползти к сараю, а хотел открыть ворота. – Он опять заплакал, и отец прижал его к себе.

Лазурин взглянул на своих разведчиков.

– Вот, значит, как. Но почему и кто убил старосту и местных полицаев? Наверное, потому, что могли потом рассказать о том, что здесь было. Надо бы узнать, что стало со старостами и полицаями других деревень и села. Но мы туда сейчас не пойдем, иначе и до ночи не вернемся. А налететь на карателей можем легко. Еще раз все осмотрим и уходим!

Повторный осмотр ничего не дал.

Партизаны с Петькой отправились обратно в Осиповский лес.

Когда разведчики и мужики из Лозы вернулись в лагерь, Лазурин провел Коняева с сыном в штабную палатку. Там что-то оживленно обсуждали командир, политрук и начальник штаба, должность которого временно исполнял командир второго взвода лейтенант Образцов.

В августе в Осиповский лес, где формировался отряд, случайно зашла группа красноармейцев, выходившая из окружения. Она состояла из двенадцати человек во главе с этим офицером. Все они остались в отряде. Лейтенант был назначен на должность командира взвода, доукомплектованного восемью местными мужиками. Осетров планировал, что он станет штатным начальником штаба отряда.

Командование отряда смолкло, как только начальник разведки зашел в палатку вместе с Коняевым и его сыном. Взоры устремились на паренька.