В это бурное время совершались не столько замечательные подвиги ярких идейных личностей, сколько величайшие преступления, в которых нередко участвовали значительные массы людей. Документальные свидетельства этого все более активно вводятся в научный оборот. В. И. Вернадский в марте 1920 года записал: «На поверхности, у власти и во главе лиц действующих… – не лучшие, а худшие. Все воры, грабители, убийцы и преступные элементы во всех течениях выступили на поверхность… Это особенно ярко сказывается в большевистском стане и строе – но то же самое мы наблюдаем и в кругу [белых] добровольцев и примыкающих к ним кругов… Жизнь выдвинула на поверхность испорченный, гнилой шлак, и он тянет за собой среднюю массу»202.

Приступая к оценке источников, отметим, что архивы часто становятся жертвами не только разрушительных военных действий, но и политических решений. Так, основная часть архивных материалов периода гражданской войны в Греции 40‐х годов ХX века, включая десятки тысяч уголовных дел, была уничтожена в 1989 году – в рамках «национального примирения» ради создания коалиционного правительства коммунистов и правых203. Громадные потери источников в советское время, включая как государственные, так и личные хранилища, хорошо известны. Но советские коммунисты в 20‐х годах ради увековечивания своей борьбы и победы инициировали создание огромного корпуса воспоминаний, причем не только руководящих, но и, что очень важно, рядовых участников войны. Этот мемуарный массив имеет исключительное значение и во многом компенсирует уничтожение массы и свидетелей, и документов со стороны красных и белых в ходе военных действий. Белая эмиграция также очень активно осмысляла опыт поражения, оставив современным исследователям возможность сравнивать противоположные точки зрения.

Гражданская война стала документироваться еще до ее окончания, так что к середине 1930‐х годов успело выйти огромное количество публикаций как участников событий, так и историков. Впрочем, следует учитывать, что часть тогдашних публикаций была недобросовестной. Так, доклад сибирского подпольщика П. Ф. Лапшина, сделанный им в июле 1919 года в Вятке, публиковался не раз, хотя в нем приведены «чрезвычайно неточные» (очень мягкая оценка!) данные о численности и дислокации партизанских отрядов, о чем предупреждал еще А. Абов (Ансон)204. Такими же крайне неточными и преувеличенными являются оценки численности амурских партизан и описания их военных успехов и потерь, приведенные в 1929 году С. С. Кургузовым и до сих пор принимаемые на веру почти всеми историками205.

Изданные в 1920-х – середине 1930‐х годов многочисленные сборники документов и мемуары в большей своей части оказались при Сталине политически скомпрометированными и изъятыми из обращения. Причем даже в последующие эпохи многие из них по-прежнему считались слишком откровенными и не соответствующими сложившимся концепциям, сформулированным партийными идеологами без учета этой литературы. Господствовавшее до 1990‐х годов представление об источниках «классово противоположного лагеря» только как о второстепенных затрудняло историкам работу даже с теми критическими материалами белых и интервентов, которые могли дополнить советское по своей концепции освещение Гражданской войны206.

Среди информативной беллетристики можно выделить художественно-документальные книги участников событий и с красной (бывшие колчаковцы В. Я. Зазубрин и Вс. Иванов), и с белой (Я. Л. Лович) стороны. Честный художественный рассказ о красном повстанчестве начался в литературе с небольшого повествования Вс. Иванова «Партизаны» (1921), которое показывает мужиков, жителей Ойротии, случайно убивших милиционера, изломавшего их самогонный аппарат, и бежавших в горы партизанить, где к ним вскоре стихийно присоединились сотни крестьян