Девочки с нами поиграли. Валя очень много раз побеждала. А Фира, когда вылезла на берег, вдруг расплакалась из-за того, что теперь точно не расчешет свои волосы. Они и правда совсем запутались, ее красивые, густые волосы, а еще они такие черные, что после моря, мне показалось, покрылись белесой соляной пленкой.

Я оказался в пяточной игре неплох, потому что я довольно терпеливый и умею выжидать. Еще я могу надолго задерживать дыхание и оставаться под водой, а также я сильный. Один раз я перевернул под водой Володю.

Максим Сергеевич с нами в море не ходил, он оставался на лежаке и читал книжку, только иногда поглядывал, всё ли в порядке. Я такого не одобряю, ведь всегда (особенно во время игры в пятку) может произойти несчастный случай. С другой стороны, человек должен быть самостоятельным, чтобы соответствовать высоким идеалам, заданным справедливым обществом.

У Максима Сергеевича теперь появился еще красивый серебристый свисток, на солнце он все время блестит, даже ярче, чем Борин пистолет для забоя скота (он его спрятал где-то в номере, я уверен). Максим Сергеевич в этот свисток свистнул, когда нам пришла пора выходить из моря. Я, конечно, сразу вышел и Андрюшу с собой захватил, потому что Андрюша легко простужается. Девочки вышли чуть погодя, а Боря и Володя до сих пор в воде, они играют.

Безответственное поведение.

Максим Сергеевич так и отдыхал на лежаке. Мы с Андрюшей расстелили полотенца рядом с ним.

Я спросил:

– Сходить за ними?

Максим Сергеевич пожал плечами и сказал:

– Человек свободен в главном, даже в условиях тотальной несвободы, он может делать выбор между наказанием и его отсутствием.

Я сказал:

– Хорошо.

Андрюша рисовал на песке. Он очень хорошо рисует, и сейчас у него получались ладные девочки, мальчики и виселицы.

Я сказал:

– Ты хочешь поиграть в казни?

Так мы с ним однажды подружились, я играл в казни, а Андрюша меня спросил, можно ли ему присоединиться. Мы стали уничтожать вредителей.

– Да, – сказал Андрюша. – Хочу.

У Максима Сергеевича в первые же полчаса весь нос обгорел, теперь он отчаянно прикрывал его от солнца. Я вдруг посмотрел на свои руки и понял, что скучаю по этому ощущению: собирать и разбирать оружие.

Максим Сергеевич сказал:

– Жданов, ты же хочешь хорошую характеристику?

– Да, – сказал я. – Я готов трудиться на благо нашей великой Родины, чтобы ее заработать.

– Особо трудиться не надо, – сказал Максим Сергеевич, почесал нос и поморщился. – Послушай, ты ведь ребенок, так?

– Я будущий солдат.

– Но образно-то выражаясь, ты ребенок. Вернее нет, не образно – физиологически ты ребенок.

Андрюша поднял голову, посмотрел на Максима Сергеевича и сказал с неожиданным участием:

– Да, мы дети.

Светило яркое солнце, песок поблескивал.

Максим Сергеевич сказал:

– У меня есть идея книги. Я хотел узнать, понравится ли такое детям. Вот вы – дети. Давайте настройте свои детские умы на понимание моей глубокой мысли.

Максим Сергеевич помолчал, а потом добавил задумчиво:

– А может, никакой глубокой мысли тут нет.

Я не знал что ответить. Андрюша сделал своим девочкам и мальчиками глаза-ракушки. Максим Сергеевич сказал:

– В принципе, искусство, конечно, должно быть самоценным. Но если адресату будет совсем неинтересно, то какая же это книга? Это так, письмецо самому себе.

– Я пишу письма самому себе, – сказал я. (Вот, например, я занимаюсь именно этим через некоторое время после нашего разговора.)

Максим Сергеевич вздохнул:

– Это потому что ты, Жданов, как личность мало кому интересен. Но это пройдет. Вот станешь героем, начнешь жонглировать своими внутренними органами, и все будут тебя страшно бояться.