Меня передернуло от этого смеха.

– Ну, будешь писать?

– Что писать?

– Вот, так-то лучше! Развяжи ее, Ганс, и дай бумагу и уголек.

Обернувшись через плечо, я увидела державшего меня за веревку Глупого Ганса. Потом заметила, что мы находимся около шалаша из еловых ветвей, перед которым было место для костра с остывшими углями.

– Эй, привяжи ее за ногу! – крикнул герр Гюнтер Гросс развязавшему мне руки Гансу. – Она хитрая шельма, с нее глаз спускать нельзя. Я видел, как она хихикала в окошке, когда мы возвращались тогда из леса. Радовалась нашей неудаче, мерзавка! Чтоб меня черти взяли, если она не причастна как-то к тому, что случилось! Говорят, она с волками якшается. Может, ты ведьма, а?

Герр Гюнтер Гросс схватил меня за волосы и заглянул в лицо. Я молчала. Тем временем Ганс кончил возиться с веревкой, силой усадил меня на пень, положил мне на колени лист грубой серой бумаги и достал уголек из кострища.

– Пиши! – велел герр Гюнтер Гросс. – Дорогой дядя Ганс! Так, кажется, зовут вашего старосту? Я нахожусь в гостях у нашего уважаемого герра Гюнтера Гросса. Написала? И буду находиться у него до тех пор, пока хотя бы частично не возмещу ему ущерб, который по собственной дурости… что смотришь? Так и пиши: который по собственной дурости нанесла ему прошлой осенью, когда вмешалась в деловые планы этого серьезного уважаемого человека. Поскольку у меня никогда не было и не будет таких денег, которые зарабатывает уважаемый герр Гюнтер Гросс, точнее, которые он не смог заработать из-за моей дурости, прошу тебя, дядя Ганс, соберите их всей деревней. Иначе я никогда не смогу вернуться домой. Денег нужно собрать хотя бы… – герр Гюнтер Гросс закатил глаза, почесал затылок и назвал такую сумму, что уголек выпал из моих пальцев на лист бумаги.

– Да вы что! – закричала я, – деревня никогда не соберет столько денег!

Герр Гюнтер Гросс снова почесал в затылке.

– А ведь верно, не соберет, если столько написать. А, если написать в два раза больше, может, половину и наскребут. Значит, в два раза больше, пиши! Поняла?

Я отшвырнула уголек и разорвала лист на мелкие клочки.

– Делайте, что хотите, я не буду писать!

– Ах, во-от оно что! Она не бу-удет! – издевательски процедил герр Гюнтер Гросс. – Ну, тогда второй вариант. Пишу я, а к письму прикладываем твой отрубленный пальчик! Ганс! Топор и чистый лист бумаги!

Я стиснула зубы, стараясь унять дрожь.

– У нас больше нет бумаги, – проблеял Глупый Ганс.

Герр Гюнтер Гросс разразился нецензурной бранью. Кончив ругаться, он велел привязать меня к дереву, что и было сделано. Веревка больно врезалась в тело. Пусть так, по крайней мере, передышка даст мне время собраться с мыслями. Я обязательно что-нибудь придумаю, твердила я себе.

Время шло. В лесу стемнело. Спина затекла, и очень болели руки, стянутые веревкой. Разбойники о чем-то спорили у костра. Я не могла разобрать слов. Видимо, они специально привязали меня подальше, чтобы я их не слышала.

Что же делать? Кричать бесполезно, они не дадут мне позвать на помощь. Да и не услышит никто, до жилья далеко, человеческому голосу такое расстояние не преодолеть. То ли дело волки, вот они могут звать друг друга издалека, их слышно… Волки? А что если… Надо только в точности вспомнить, как они это делают! Я запрокинула голову, как бывало Люпин и Старый волк, чтобы звук шел свободно, без помех. Потом набрала побольше воздуха, вытянула губы трубочкой, а затем растянула их широко-широко:

– А-а-и-и-у-у! У-у-о-о-у-у!

У костра воцарилась тишина. Затем раздались истошные вопли:

– Волки, волки! Они тут, совсем близко. Отвязывай девчонку! Если ее сожрут, выкуп требовать не за кого будет! – кричал герр Гюнтер Гросс.