– Ничего. Все. – Я разворошил сено носком сапога. Уже был порядком пьян.

– Ты предпочел бы поцеловать эту лису в пасть или Лу? – не отставал Бенедикт, блуждая взглядом по амбару за моим плечом.

Я покосился на него.

– Я бы предпочел ни то, ни другое, первоклассный ты вонючка.

– Ты должен выбрать.

– Неужели? – Я икнул, подобрал валяющуюся подкову и бросил в него. Промахнулся чуть ли не на милю. – Это еще почему, черт побери?

– Потому что, – медленно произнес Байрон, – если ты поцелуешь лису, то я скажу отцу, что ты гей. Так мы все уладим. И ты выпутаешься из этой ситуации.

– Гей, – тупо повторил я. – Может, я и гей.

Вообще-то, нет. Слишком уж я любил женщин. Всех форм, цветов кожи и с любыми прическами.

Байрон рассмеялся:

– Ты довольно-таки симпатичный.

– Это стереотип, – сказал я и тотчас пожалел об этом. Я был не в том состоянии, чтобы объяснять этим двум придуркам значение слова «стереотип».

– Рыдающий либерал, – посмеялся Байрон, толкнув брата локтем.

– Может, он правда гей, – размышлял вслух Бенедикт.

– Да не. – Байрон помотал головой. – Он уже оприходовал парочку знакомых мне девок.

– Ну что? Ты будешь это делать или нет? – потребовал ответа Бенедикт.

Я обдумал предложение. Бенедикт и Байрон славились подобными возмутительными уловками. Они распространяли ложь, а другие в нее верили. Я знал это, потому что учился с ними в одной школе. По большому счету, что такое один глупый поцелуй в пасть мертвой лисы?

Это моя единственная надежда. Если поссорюсь с отцом, один из нас этого не переживет. И при текущем положении дел это буду я.

– Ладно. – Я встал со стула и, петляя, поплелся к лисе.

Я наклонился и прижался губами к ее пасти. Она была липкой, холодной, и пахло от нее, как от использованной зубной нити. К горлу подступила желчь.

– Приятель, боже ты мой. Он правда это делает, – хмыкнул Бенедикт у меня за спиной.

– И почему у нас нет с собой камеры? – простонал Байрон, который хохотал так заливисто, что уже повалился на пол, хватаясь за живот.

Я отпрянул. В ушах звенело. Перед глазами помутнело. Я видел все сквозь желтую пелену. Позади кто-то закричал. Я резко обернулся и повалился на колени. Там была Лу. Стояла в открытых дверях амбара все в той же розовой пижаме. Она зажала рот ладонью и дрожала, как осиновый лист.

– Ты… ты… ты… извращенец! – пискнула она.

– Лу, – прокряхтел я. – Я сожалею.

Я и правда сожалел, но не о том, что не желаю на ней жениться. А только о том, как именно она об этом узнала.

Бенедикт с Байроном катались по сену, колотили друг друга и все смеялись, смеялись и смеялись.

Они меня подставили. Знали, что все это время она стояла там, возле дверей, и наблюдала за нами. Мне никогда не выпутаться из этого соглашения.

Лу развернулась и помчалась прочь. Ее слезы, как крошечные бриллианты, сорвались и пролетели за ее плечами.

Из ее горла вырвался дикий вопль. Совсем как у лисы перед тем, как я ее убил.

Я повалился на пол и блеванул, а потом рухнул в остатки своего ужина.

Меня окружила темнота.

И я поддался ей в ответ.

Следующим утром отец подал мне виски. Мы сидели в его просторном дубовом кабинете с золотой барной тележкой и бордовыми шторами. Несколько минут назад меня приволок сюда один из слуг. Безо всяких объяснений. Попросту протащил по коврам и бросил к папиным ногам.

– Возьми. От похмелья.

Папа указал на коричневое кожаное кресло перед его столом. Я сел и взял напиток.

– Ты даешь мне виски? – Я понюхал его и скривил губы от отвращения.

– Опохмелиться. – Он устроился в кресле и пригладил усы. – Чем ушибся, тем и лечись.

Я сделал глоток этого яда и поморщился, когда он обжег все до самого нутра. Я провел бессонную ночь на сене в амбаре. То и дело просыпался в холодном поту, и мне снилось, как за мной гонятся крошечные дети, похожие на Луизу. Вкус поцелуя с мертвой лисой тоже не особо облегчал ситуацию.