Мы рождаемся с криком, умираем со стоном. Остается только жить со смехом.

Невозможно злиться на того, кто заставляет вас смеяться.

Виктор Гюго

В саду Слободского дворца[1] прогуливалось все императорское семейство. Под ручку вышагивали Александр с женой Елизаветой Алексеевной, а чуть поодаль, о чем-то оживленно разговаривая, шел цесаревич Константин с матерью вдовствующей императрицей Марией Федоровной. Константин говорил на повышенных тонах и размахивал руками, но явно не на мать голос повышал, так как Мария Федоровна шла, улыбаясь и покачивая головой, очевидно соглашаясь с сыном. Повдоль дорожки, по которой шли помазанники, стояли рядами гайдуки гигантского роста в мантиях и киверах. За монархами шли, с мамками и дядьками, молодые и маленькие великие князья и княжны.

Брехт, смотрящий на эту картину, поразился: в саду было полно москвичей и, как говорится, гостей столицы, которые находились практически рядом с монархами, и никто даже нормального оцепления не организовал. Он с обер-полицмейстером еле пробился сквозь толпу любопытствующих, да и то с помощью тех самых преображенцев, что их и сквозь толпы на улицах провели.

На центральную эту тропинку Петр Христианович с Кавериным выскочили из толпы в десяти метрах позади Марии Федоровны с Константином Павловичем и быстрым шагом стали их догонять. При этом, увидев золотого бородатого горца огромного роста, толпа зевак заволновалась, послышались крики, и все четверо прогуливающихся повернулись. Обер-полицмейстера Москвы Каверина царственные особы узнали и подались вперед, образовав своеобразный полукруг.

– Павел Никитич, что-то случилось? – выступил вперед Константин.

– Петр… Петр Христианович! Вы ли это? – чуть сбилась Мария Федоровна.

– Граф? – государь был без шляпы, взъерошил себе чуб. Детская привычка: при волнении чуб себе лохматить.

– Ваше императорское величество, разрешите доложить! Ваше приказание выполнено – восемьдесят горцев для вашего конвоя мною доставлены! – проорал «командным» голосом Брехт, задрав голову к верхушкам деревьев.

– Отлично, Петр Христианович, прямо порадовали меня, – Александр отцепился от руки жены и, подойдя к Витгенштейну, осмотрел его внимательно. – Странный у вас вид, граф.

– Выше императорское величество, разрешите доложить!

– Говорите, Петр Христианович.

– Во время выполнения поручения вашего императорского величества мною бы захвачен город Дербент, жители города вынесли мне ключи и провозгласили меня ханом Дербента. Кроме того, я привез с собой трех послов от шамхала Тарковского, от хана Кубинского и от хана Младшего жуза Букея, которые клянутся вам в верности. Я, как хан Дербента, тоже хочу принести вам присягу.

Александр отступил на шаг, оглушенный известиями и командным голосом. Постоял, мотая головой, вытряхивая из ушей необычные громкие известия, а потом заржал. Весело так, по-детски. Сбитые с толку члены семьи тоже захихикали.

– Хан, значит. Ох и повеселили, Петр Христианович. Стойте, а как к вам теперь обращаться нужно? – и опять заржал.

– Хазретлери хан Петер!

Александр схватился за живот.

– Ой, не могу. Хватит уже… хазтерлири…

– Хазретлери, ваше императорское величество. Можно по-простому – ваше высочество.

– Да, хватит уже, ваше высочество, сейчас упаду. Ой, хорошо-то как, с детства так не смеялся. Вас, Петр Христианович, нужно с посольством в Париж послать. Вернетесь оттуда императором. Ой, не могу.

– Ну, насчет Парижу не знаю, а вот все ханства до Баку могу попробовать.

– Н-да, ваше высочество, пойдемте же во дворец, все подробно расскажете. А где же горцы?