Девка кивнула: кто же не умеет?

– Тогда полэзай.

– А Шатай… Как же?

– Шатай нэ разделит сэдло с рабом.

Выходит, гордый шлях предпочёл идти пешком, лишь бы не прикасаться к княжичу? И выходит, что послушал Крапиву, хоть и готов был разорвать Власа на части? Травознайка скомкала передний край рубахи от волнения. К чему бы это?

Брун, непрестанно ругаясь, помог притулить пленника к седлу, подобно поклаже. И тут бы хлестнуть поводьями да рвануть прочь! Но княжич не шевелился, а при каждом вздохе слышался хрип. Крапива стиснула зубы, а конь и без понукания направился за табуном.

В дороге она мало чем могла помочь умирающему. Лекарка обрабатывала раны, до каких дотягивалась, а Брун отдал свою воду. Когда же закончилась и она, а зной вытопил последнюю влагу из путников, на самом краю угасающего сознания зазвучала песнь. Была она веселой и шумной, словно на зло засыхающей земле. Крапива озиралась и никак не могла взять в толк, кто поёт и отчего никто больше не слышит. Но скоро прозвучал мелодичный свист – это свистел вождь. Брун тут же встрепенулся.

– Вода! – объяснил он, и тогда травознайка тоже смогла разобрать песню. Говор трав!

Видно, не всё в Мёртвых землях погибло, остались места, где теплилась жизнь подобно тому, как теплилась она в теле княжича.

Он показался зелёным островом посреди жёлтого моря. Клочок земли, покрытый густой сочной порослью. Невысокие, но пышные деревья шумели листвой, и где-то за ней звенел родник. Крапива пустила бы коня в галоп, но тяжёлый день вымотал животных, и даже запах воды не мог заставить их ускориться. Когда же обоз, наконец, спрятался в одуряюще прохладной тени, а суровые мужи, на ходу раздеваясь, наперегонки помчались в озерцо, травознайка едва не расплакалась. Вот казалось, что навсегда остался дом где-то в другом мире, а раздался говор трав, и снова она там, где нет страхов и горестей.

Некому было помочь Крапиве с пленником, каждый занялся своим делом: кто, окунувшись, обмывал коня, кто растянулся на мягком типчаке, кто взялся ставить лагерь. Шатай на свою аэрдын не глядел, хоть и оставался поблизости. И вместе с ней удерживающие княжича узлы не спешил распутывать. Он встал на берегу и стянул с себя пропитанную потом и пылью одежду: сначала порты, затем рубаху. Полдня он шёл пешком, слишком спесивый, чтобы заговорить с девицей.

Тело его было худым, и поджарым, смуглым, хоть и светлее, чем у соплеменников, и на нём белели многие шрамы. Мягкие сапоги не спасли ног, и те местами были стоптаны в кровь. Шатай поморщился, когда опустил их в воду. А после, ровно ужалил его кто, обернулся и посмотрел аккурат Крапиве в глаза. На миг она захлебнулась этим взглядом: от серых озёр веяло прохладой, мурашки побежали по коже. Крапива ахнула. Что же это?! Срам какой! Пялится на молодца, ровно гульня какая! Она поспешила отвернуться, но заметила, что Шатай вопросительно склонил голову. Что, мол, нравится?

О стыде Крапиве всё одно предстояло позабыть. Она отвела коня в небольшой залив, отгородившийся ото всех низкорослой степной вишней. Там же отвязала и устроила княжича на траве – получше перины будет! А дальше требовалось сделать то, на что девица нипочём не решилась бы, не стой на кону чья-то жизнь. Хоть бы матушка не прознала!

Дрожащими пальцами она расстегнула камзол, хотя куда как проще было срезать остатки одёжи ножом. Дорогие сапоги с Власа сняли ещё вечером. Следом девка развязала пояс и, зажмурившись, потянула вниз порты. Но ощупью много не наделаешь и пришлось, подавив стыдливый вздох, продолжить.

Что уж, княжич был красив. Даже изуродованным его тело не потеряло стати и гибкости. От голода и жажды обозначились рёбра. Они тяжело расходились, когда Влас делал сиплый вдох. Травознайка намочила в воде тряпицу и обтёрла очерченные мышцы, ожог, ею же и оставленный, протянувшийся от бедра через живот, через спину и пустивший росток на лицо. Запёкшаяся кровь не желала смываться, грязные раны сочились, кожа вокруг них была красная и горячая. Глубокий разрез на рёбрах грозил загноиться. Но всего хуже были те раны, что скрывались от взора. Княжич хрипел, и изо рта у него тянулась вязкая алая дорожка. Поди разбери, губы разбили или всё нутро. Оставалось лишь гнать Хозяйку Тени да молиться, чтоб воля к жизни у Власа оказалась сильнее.