Малая дружина что? На пиру песни попеть, гоголем вышагнуть по широкой городской дороге, хвалясь новым кафтаном, погоготать над шутками да самим кого уколоть острыми языками. Словом, всё больше в тереме со хмельным воюют. А ежели встанет супротив эдакого воина боец, в седле рождённый, лошадью взращенный…

Княжичу с его витязями такие и достались. Не юнцы горячие да несмышлёные, а мужи, вместо пиров сидевшие на сухом ветру и питавшиеся солёным мясом. Те, кто жизнью не дорожил: своей ли, чужой…

Не зря упреждала Матка Свея срединников, не зря советовала не показываться! И Дубрава Несмеяныч тоже в который раз спорил с племянником, да никто не пересилил молодецкую горячность. Вот княжич теперь и расплачивался с богами: не оскорбляй тех, кто с миром явился, не устраивай гостю засады!

У княжича ворогов всяко было меньше, чем у степняков. Он-то своим велел только шляхов бить, а те рубили без разбора: воинов, деревенских… Не трогали только баб. Однако не то дружина оказалась не так верна Власу, не то удаль в княжеском тереме позабыла, не то попросту озорничать в опустевших избах да девкам подолы задирать было веселее, чем лить руду. Разбежались, дурни, добро делить. Всякий надеялся, что без него управятся. Потому степняки хозяйничали, как было у них принято: огнём да железом. И помаленьку брали верх.

Сбили с ног Холодка – первого тяпенского красавца. Ох и вздыхала тайком по нему Крапива! До тех пор вздыхала, пока он об руку с другой ходить не начал. Выскочил парень невесту защитить, да заместо неё шляха нашёл.

- Умри, козлиное дэрьмо! – выругался степняк и замахнулся клинком.

Крапива встала под удар, закрывшись локтем. Не стало бы девки, случись на месте шляха кто другой, но степняк увёл меч в сторону, верный обычаям. И острые вилы Матки Свеи тут же пронзили его насквозь.

Что в горе, что в радости, не уступала Свея своего места – всегда первая. И сражалась наравне с мужами, а то и лучше.

- Лассу видала?! – заорала она.

- Живая!

Матка так и просветлела! Вдвое резвее принялась раскидывать противников.

Крапива повернулась к Холодку – помочь, увести. Тот едва поднялся на ноги…

Кривой меч вошёл в брюхо как в мягкое масло. Повалилось нутро, запахло смертью. А Шатай, весёлый Шатай, рассказывающий ещё недавно, как будет любить жену, выдернул клинок из тела Холодка и бросил Крапиве:

- Нэ стой! Зашибут!

И вновь нырнул в ночь. А первый красавец деревни повалился навзничь, и зелёные глаза его навек закрыла Хозяйка Тени.

Жестоки сыны степи! Остры их мечи! Вот свистнул клинок – и не стало старого деда, силившегося вразумить бойцов. Ещё свист – и зазвенел металл, скрестившись с металлом. Это усатый Несмеяныч заступил дорогу поганому шляху.

Свея, оружная вилами, обороняла визжащих девок. И, смех сказать, обороняла не от шляхов, а от молодцев княжича, ещё вчера принимавших из их рук питьё. Неужто не хватило улыбок да ласковых слов? Но в пылу битвы куда там вспомнить, что пришли они в деревню друзьями. Дружинники уже ломали двери в чью-то хату, вытаскивали добро, а с ним вместе лежачую слепую бабку. Вот тебе и защитники!

Степняки зато без дела не сидели: вот один подхватил сразу два меча и давай крутиться мельницей! Рубанул Дубраве поперёк спины, тот упал как подкошенный, но поднялся, развернулся… И вдругорядь получил от самого вождя. Чёрная кровь намочила рубаху, Дубрава покачнулся…

- Дядька!

Над Дубравой встал самолично княжич. Принял мечом меч вождя и давай рубиться!

Будто птица с чёрными крыльями кружила с ними рядом, легко касаясь перьями то одного, то другого. Там, где чёрный росчерк царапал кожу, оставалась алая полоса. Или это следы от клинков?