- Нэ забыли. Нарочно нэ стали, - ответил Шатай.

Шляхи расселись вкруг костра и один за другим славили плодородную землю. Каждой девке, что обносила воинов питьём, ведомо было, к чему ведут такие речи: спросит завтра вождь, не прогневится ли Матка, если гости покинут её владения, и станут ждать, что ответит. Ежели накажет вернуться и кликнет мужиков, чтоб принесли гостинец в дорогу, то уедут мирно. И гостинец известно какой – десятая часть припасов, что имеется в деревне. А если не докумекает, как себя повести, начнётся бой. И тогда шляхи сами возьмут, сколько пожелают.

Рыжие отсветы пламени лизали суровые лица, отражались в тёмных глазах. Ласса сидела подле вождя ни жива ни мертва: где матушка? Когда Крапива подвела Шатая к своим, подруга заметила её и только что навстречу не бросилась. Ну как тут развернуться да уйти?

Чашу с мёдом Крапиве никто подать не решился – ну как ненароком коснётся? Пришлось самой наливать из кувшина и нести. Благо, тяпенские привычно обходили хворобную, а шляхи даже в шутку не ухватили бы за запястье. Крапива низко поклонилась вождю, и рядом с ним мороз пробежал по коже.

- Отведай угощения, господине! Свежего ветра в твои окна!

- Свэжэго вэтра, - отозвался вождь, нехотя принимая чашу.

Отчего же нехотя? Да оттого, что сидел, сжимая Лассину руку, а пришлось отпустить. Та сразу почуяла, что старший в племени Иссохшего Дуба зол. А и как не злиться, когда Матка не пожелала сама потчевать, дочь подослала. Не знал вождь, что Свея другим гостем занята. Вот и пришлось Лассе подластиться: сначала угощение поднесла, потом села рядом на мохнатую шкуру, а когда вождь сдвинул брови к переносице, и вовсе вложила ладонь в его – широкую да сухую. Угрюмый воин мигом повеселел! Теперь же, когда сам разжал пальцы, Ласса поспешила вскочить.

Улучив мгновение, она шепнула подруге:

- Крапива, серденько моё, сбегай до матушки! Сил моих нет, боюсь я этих диких! Не уважу сама…

Крапива кивнула. Если Свея до сих пор не явилась, уж не случилось ли чего?

Девица будто бы вернулась к уставленному снедью столу, что хозяюшки вынесли во двор, а сама нырнула в темноту – и поминай как звали. Общинный дом стоял в самой серёдке Тяпенок, в стороне от ворот, где шёл пир. Пока девка до него дошла, страху натерпелась! Всё мстилось, следит кто-то, царапает спину недобрым взглядом.

Крыша Старшего дома не курилась дымком, дверь была плотно затворена, и казалось, будто бы внутри и вовсе никого нет. Крапива уж решила, что разминулась со Свеей, но всё ж заглянула внутрь – убедиться. И хорошо, что заглянула, потому что Матке подмога была ох как нужна!

Баба ходила по избе от стены к стене, и лицо её было красным. Она размахивала руками, доказывая что-то, а говорить старалась тише. Княжич же стоял перед нею, упрямо скрестив руки на груди. Половина лица его, шея и ладони сплошь были в ожогах, но лечение даром не прошло – уже не саднили. Дядька Несмеяныч тыкал кочергой потухшие угли в очаге и думал о своём.

Когда Крапива открыла дверь, все трое обернулись к ней, а Матка и вовсе чуть дух не испустила.

- Крапива, ты? Я уж решила…

Что там решила Свея, девица узнать не успела, потому что княжич вдруг поменялся в лице и сказал:

- Хорошо, будь по-твоему.

Дубрава Несмеяныч ажно рот разинул: неужто своевольный воспитанник внял словам мудрой женщины? Влас же докончил:

- Но в уплату вот её возьму, - и кивнул на Крапиву.

У девицы язык отнялся, а Свея упёрла руки в боки.

- Ты, княжич, никак умом повредился?

Дубрава выпрямился, навроде как угрожающе, а у самого ухмылка в усах так и гуляет!

- Не бывало у нас такого, чтоб людьми плату брали!