– Очевидно, все это пустое, – возразил Кремер. – На такую должность, как у него, людей с темным прошлым не допускают.

– Я ничего не могу доказать, – ответил со злостью Рехан, – и повторяю то, что слышал… – и даже покраснел.

Кремер удивленно взглянул на Рехана и все понял: Руди завидует Шрикелю. Завидует, потому что Шрикель отодвинул его на второй план, занял место, на которое рассчитывал Руди. Что ж, на этом можно сыграть.

– Дай бог, чтобы ваши предположения оказались небезосновательными, – произнес как можно бодрее. Хитро взглянул на Рехана и прибавил: – Тогда мы скоро прочитаем отходную молитву гауптштурмфюреру Шрикелю. Не знаю, как вы, а я сделаю это с удовольствием. – Подозвал официанта: – Счет…

Рехан потянулся за кошельком. Карл остановил его решительным жестом:

– Сегодня плачу я. В честь нашей встречи.

Домик Ульмана стоял на пригорке, с которого открывался почти весь поселок: прямые улицы и крыши, крыши между клочками садов и огородов.

Домишки в поселке большей частью стандартные, из дешевых блоков. Кое-где пристроены у крыльца стеклянные веранды – летом в них приятно спать: все же воздух посвежее, и садик вокруг…

Когда-то Ульман тоже мечтал о веранде, но никак не мог собрать денег. Сроки строительства все откладывались, а потом началась война.

Сегодня Ульман шел в ночную смену – день выдался свободный, и старик принялся окапывать на зиму деревья. Не торопился: не сад, а смех один – шестнадцать яблонь и груш…

Вгоняя лопату в мягкую землю, Ульман тихонько мурлыкал песенку, которую любила напевать в кухне Марта. Вот бы удивились товарищи, услышав, как, всегда молчаливый и хмурый, Фридрих распелся. Трудно поверить: старый ворчун – и сентиментальная песенка. Но лопата так легко врезается в землю, а утро такое прозрачное, и песенка такая мелодичная… Ульман даже чертыхнулся: проклятый мотивчик, привязался – не отцепится…

Старик присел на скамью под грушей, достал сигарету, аккуратно разломил на две части и закурил.

Кажется, все успокоилось. Гестаповские шпики уже не маячат возле диспетчерской, у проходной и в депо. Все-таки грубо работает гестапо: агентов узнавали даже рабочие, не имеющие никакого отношения к организации. Одного, пришедшего в депо под личиной монтера, «случайно» так прижали к стене вагонеткой, что еле отдышался. Еще и посмеялись – надо знать технику безопасности и не лезть, куда не следует.

Ульман легко вздохнул и вновь замурлыкал – опять тот же мотивчик… Взял топор и стал поправлять забор возле калитки. Давно пора было обновить его – доски потрескались, покрылись лишайником, – где возьмешь лес? Но в конце концов дело не в ремонте – просто захотелось побаловаться звонким и сподручным топором: хотя уже за шестьдесят и голова седая, но руки еще сильные, так и играют…

Поработав несколько минут, Ульман воткнул топор в колоду, лежащую у забора. Что-то взволновало его – даже закурил половину сигареты, оставленную на послеобеденный час. Выкурил за несколько затяжек, старательно притоптал окурок и снова взялся за топор. Теперь уже не напевал, в глазах погас веселый огонек. Обтесывал доску и ругал себя. Распелся, как мальчишка, обрадовался, что все обошлось. Забыл, как когда-то предупреждали его опытные товарищи: спокойствие часто бывает обманчивым, гестаповцы создают иллюзию безопасности, стараясь притупить бдительность, а без бдительности не сделать и шагу…Ульман умел предусмотреть каждый шаг. Очевидно, поэтому и держится их организация вот уже сколько лет, да еще в таких условиях! Даже неосторожное слово угрожало провалом, а они выстояли. И не только выстояли, а продолжали бороться. Правда, не обошлось и без потерь, и последняя – Штурмбергер. Но ядро организации сохранилось. Небольшое это ядро, зато крепкое, – каждому товарищу Ульман доверял, как себе. И все же, доверяя, ни разу не нарушил строжайших правил конспирации – о принадлежности старого Фридриха к организации знали лишь несколько человек. В поселке его считали нелюдимым, человеком с чудачествами, а кое-кто признавал даже немного придурковатым. Ульману такая слава на руку – он сам способствовал распространению таких слухов и с удовольствием замечал, как пренебрежительно смотрело на глуповатого сцепщика начальство.