– Который у тебя час? – Она пока еще не привыкла к восточному времени. Обычно она не удалялась дальше двух часовых поясов от Тегерана.

– Почти полночь. Просто общаюсь с партнерами перед утренним заседанием правления.

– Понятно. Бизнес процветает, значит? – спросила она, осматривая пол душевой, чтобы не поддаваться… нахлынувшим чувствам. Плитка была насыщенного оттенка фуксии. Интересный выбор. Необычный и очень живой цвет. Как кровь, пятна которой по-прежнему усеивали ее руки.

– Ты же меня знаешь, бизнес у меня всегда процветет. – Его голос звучал непринужденно и капельку сдержанно. Сама она, наверное, говорила так же. – Но ты ведь в курсе, я бы не стал звонить, чтобы просто поболтать о деньгах.

Париса не ответила, разглядывая кровь под ногтями. Прижав телефон к уху плечом, она подошла к раковине и потерла подушечку большого пальца.

Насер шумно откашлялся.

– Давно не получал от тебя весточки.

– Ты никогда их от меня не получаешь. Так уж повелось. – Она старалась говорить как ни в чем не бывало и поразилась тому, как легко получается. Будто бы это самый обычный звонок. Будто она каждый день счищает кровь с ногтей, одновременно любуясь дорогой плиткой пола. – Переходи уже к делу.

– Верно. – Короткая пауза. – У тебя неприятности? – спросил наконец Насер.

Париса взглянула на себя в зеркало и чуть не засмеялась, увидев кровь в волосах и на лбу. Как он узнал? Сами собой напросились логичные выводы, но они не понравились Парисе. Она даже думала соврать или не ответить вовсе. А может быть, сказать правду? Узнать, почему он спрашивает? К нему приходили? Кто это был?

Человек в твидовом костюме?

– Нас, ты ведь меня знаешь, – спокойно сказала Париса. – У меня всегда неприятности, но я справляюсь.

Она снова выглянула в щелку: в номере Далтон положил голову на сложенные руки. По ящику показывали процесс над каким-то диктатором, заливая для поднятия градуса зрителям в головы смесь правды и западного оппортунизма, приправленную расизмом и лицемерием. Парисе вдруг отчаянно захотелось вафель. И другого мира.

А еще у нее возникло чувство, что она знает, куда сегодня отправился Нотазай, самопровозглашенный поборник прав человека, вместо того чтобы встретиться с ней в чешском консульстве.

– У тебя точно все хорошо? – спросил Насер и, не дожидаясь ответа, добавил: – Я бы хотел повидаться, если можно.

Париса снова посмотрела на себя в зеркало, прикидывая, что случится, если она оставит кровь. Будут ли ее по-прежнему считать прекрасной? Возможно, да.

– В Париж не собираешься? – нерешительно спросила она, подталкивая Насера к мысли, будто она все еще там, где он ее бросил.

– Я приеду к тебе куда угодно, – ответил Насер.

Париса прикусила щеку изнутри, обдумывая предложение, и снова выглянула в щелку. Сюжет в новостях помог ей определиться с новым направлением, но это не значило, что нельзя сделать небольшой крюк по пути. Неволя, академическая, да и любая другая, закончилась. Теперь Париса вольна поступать как вздумается, быть кем захочет и там, где ей нужно. Это была свобода, завоеванная с большим трудом, которую Париса постоянно – если не считать этого момента – всеми силами старалась воспринимать как должное.

– Пожалуй, я тебя сама навещу. Знаешь, странное дело, – добавила Париса кокетливым тоном, который дался ей пугающе легко, – мне жутко хотелось бамии с тех пор, как…

– Нет, – твердо перебил Насер и тут же, смягчившись, уточнил: – Не сейчас. Прости, милая.

Должно быть, не ожидая такой резкости, Париса вздохнула слишком шумно, потому что Далтон оторвался от созерцания новостей – там какой-то идиот-американец рассуждал о выборах – и глянул в ее сторону. Париса отвернулась, поборов инстинктивное желание понизить голос, и прикрыла дверь ванной. Посмотрела в зеркало.