С этого, собственно, все и началось. И чем дальше, тем больше. Со школьных лет немыслимые наряды, в пятом классе – часы, в шестом – дорогие сережки. Работай, отец! И он работал: конюшил, топил кочегарку, шабашил. И все – ни в честь, ни в славу. Дочь и жена не проявляли интереса к делу его, ни разу не спросили: как работается тебе? Не тяжело ли? Конечно, в работе его нелегкой, а порою и грязной привлекательного было мало. «Но ведь благодаря ей живет безбедно семья моя, – рассуждал иногда Ефим. – Дело мое и колхозу нужно. До электроники-то на фермах далековато еше, а навоз всегда будет пахнуть».

Обидно становилось, особенно если замечал, а это случалось все чаще, что жена стесняется его, когда приезжают к ней городские подруги, а капризная, особым тактом не отличающаяся дочь вообще относится с пренебрежением к труду крестьянскому.

Эх, поздно, слишком поздно начал он понимать, что нельзя быть этаким добреньким! Нужно было почаще, с детства, заставлять девицу свою домашние дела делать. Глядишь, и не выросла бы такой. И, наверное, в жизни определилась бы не так…

После десятилетки поступила Эльвира в техникум. Мать на крыльях летала. Приободрился и Ефим, веселее стал смотреть в глаза односельчанам. Но после первой же сессии отчислили их дочь за неуспеваемость.

Мать сбилась с ног. Как быть? Забрать домой дочку? Стыдно. Возвышала, мол, возвеличивала Василиса свое чадо, а оно вон как обернулось.

Какой-то знакомый Василисы пристроил Эльвиру в Липецке техническим секретарем. А вскоре вышла замуж. И через некоторое время привезла родителям внука на воспитание, а сама обратно уехала. Как там жила Эльвира с мужем, отец представлял слабо. Навестившая молодых мамаша хвалила зятя, говорила, что надо бы молодым пособить деньгами: «Пусть встанут на ноги, да на частной квартире живут». Отец не перечил. Полетели в город посылки и переводы.

А на лето приехала дочь к матери и отцу. Одна. И узнал Ефим горькую правду, что дочь его нигде не работала, а с мужем жила без оформления брака. Поссорилась, и возвращаться к нему не будет.

Однажды шел Ефим поздно вечером с работы. Устал, как говорится, ноги бы до дому донести. С утра копался в огороде, потом ездил в лес. Во всех окнах дома ярко горел свет, а в большой комнате был празднично накрыт стол. За ним сидели улыбающиеся Василиса и Эльвира, а рядом с ними какой-то «импортного» вида мужчина – в темных очках и спортивном свитере. Погруженный в нелегкие думы, Ефим открыл дверь в сени и загромыхал кирзовыми сапогами по дощатому полу. Едва взялся за ручку, дверь распахнулась и на пороге появилась Василиса. Заговорила жарко, торопливо, угрожающе: «Куда прешь в таком виде, гость у нас – не видишь. Иди в баню!» Наутро выяснилось, гостем был курортный жених Эльвиры.

В другой раз, придя с работы, Ефим застал только следы нового «зятя»: горы грязной посуды, пустые бутылки из-под дорогого марочного вина. «Стыдятся отца родного, вертихвостки, не показывают горожанину. А знают ли, кого привечают? Такого же захребетника, как и сами. Семью бросил с двумя ребятишками. Теперь, ишь, разъезжает по курортам да и по деревням». Ефим накалялся все больше и больше. Как человек, не умеющий высказать, выхлестать горечь свою в словах, он бурлил внутренне. Боль и горе душили его, требовали выхода. И он «поднялся…

– Ну и что же ты предлагаешь? – спросил Головин Лесикова, выслушав рассказ о борисовской беде.

– Я так полагаю, Егорыч, что тут не только мне следует выводы выводить. А и тебе, и парткому, всей общественности нашей… Скажи, ты никогда не задумывался, почему происходит такое: одни, как Ефим, не могут себе жизни представить без труда, а другие около них прохлаждаются?