Юкон вышел на улицу, потянулся, содрогаясь от тянущей боли в мышцах и одновременно радуясь свободе. Яблоко грело за пазухой. До завтрашнего утра он сыт и предоставлен самому себе. Жизнь налаживалась на глазах!

В сарае пахло сыростью и прелой соломой. Юкон перетряхнул ее вилами, выгнав пару мышей. Зажег свечу под пыльным стеклянным плафоном, обернулся в дырявый плед, подаренный Дурочкой. Наконец согрелся. Вытащил на свет подарок, принюхался, чуть не застонал от удовольствия. Нет, все-таки Бо странный. То гоняет, подзатыльники раздает, то вот, пожалуйста…

Яблочный сок потек по подбородку на грудь. Юкон жевал медленно, глотая косточки. И долго лежал на спине, вспоминая широкое доброе лицо бабушки Клоги. Он помнил, как она укладывала его на ночь рядом, под бок, он прижимался щекой к ее мягкой груди, и ему снились чудные сны. Вот только, какие именно, он вспомнить не мог.

Из-под соломы он вскоре извлек тряпицу, а из нее свои богатства: две тонкие книжки в треснутых переплетах. Читать его научил Бо, но книги в доме были невыносимо скучны. Другое дело истории, выменянные на рынке: обе они рассказывали об отважных мореходах и о неведомых землях, спрятанных за горизонтом.

Но после съеденного яблока буквы расплывались перед глазами, а все мысли устремились к тому, каким странным иногда бывает Бо. И что теперь – Юкон ему должен? Но ведь и так отдает всю пойманную рыбу. А больше у него ничего нет. Значит… Значит, он будет ловить еще старательнее, чтобы доказать Бо – он не зря пошел против гордости, и его внук умеет быть благодарным.

Решено.

Юкон встал и подошел к единственному пыльному окну над входом в сарай. Шторы в доме Стервятника оставались плотно запахнутыми, но дверь приоткрылась. В тусклом лунном свете Дурочка, стоя у крыльца, стирала рубахи отца в огромном тазу на небрежно сколоченном столе.

Юкон так и прижался щекой к прохладному стеклу. Они с Дурочкой родились с разницей в месяц, но в детстве почти не общались. Юкон вообще не помнил ее лет до пяти-шести, только тогда девочка с грустными зелеными глазами и пугливой улыбкой вдруг появилась в его жизни.

И так же незаметно, как и сам Юкон, она повзрослела настолько, что он не мог ее не замечать, даже когда нужно было. Он наблюдал за тем, как она шила, сидя на крыльце или на качелях за домом, как тонкие пальцы взмывали над пяльцами, как острые ресницы вздрагивали и замирали, когда она замечала его взгляд и молча смотрела в ответ.

Из дома напротив неожиданно вышел Стервятник. Одетый в идеально сшитую по нему белую рубаху и жилет из сыромятной кожи, с вычесанными до блеска черными волосами ниже лопаток, он был настолько широк в плечах, что едва проходил в дверной проем. Глядя на его злое угрюмое лицо, Юкон часто пытался представить, о чем же сосед думает. Потому что просто не верилось, что в этой голове способна зародиться хоть одна хорошая мысль.

Стервятник подлетел к дочери и, ни слова не проронив, схватил ее за волосы. Дурочка пискнула, мыльными руками сдавила виски, отчего по скулам потекли белые струи.

– Сколько можно возиться? – рявкнул Стервятник, потрясая головой дочери, будто мешком с рыбой. – Я что, по-твоему, должен всю ночь ждать, пока ты кончишь плевую работу? В кого ж ты такая лентяйка?

И с размаху окунул молчащую Дурочку лицом в таз.

Юкон отчетливо видел, что ни один мускул на руке Стервятника не напрягся. А Дурочка вцепилась в края стола, тонкие пальцы, казалось, вот-вот сами сломаются от напряжения, но отец крепко ее держал. Юкон закусил губу и не заметил, как кровь потекла у него по подбородку. Минуту спустя, когда по поверхности мыльной воды пошли пузыри, он не выдержал и распахнул дверь сарая.