он говорит снегам: поговори со мной —
заходит в магазин и мнёт в кармане зин —
закрой скорее дверь, упоминанья, свист —
пусть платит соловей за воздуха мороз
и падает на тень, с которой жил поврозь.
Что плачется тебе? голубоокий гул —
как в горлышке стоит примятый, что испуг,
сверчок с хромой ногой и ликами пятью —
он съест твою же смерть, как некогда кутью.
Он сядет на трамвай – поехать чтоб на ВИЗ,
в горбатый Уфалей, чтобы спускаться вниз —
отверзнет два крыла, чтобы увидеть нас
и рассказать, что смерть мерещится всегда,
а будет только свет, дощатая вода —
и разорвав лицо дрожит на свет душа —
голодная до птиц, сминая разговор —
все ша и ша берёт [за голос] и —
ведёт.
(24/03/12)
Харьковский сон метлы
из харькова летящая метла
мне квакала спокойна и светла
как сон татьяны перед свадьбой – дым
ложился рядом с ней
я плакал с ним
я штопал кожух на дыханье гнул
метлу парящую из харькова – как нуль
как сон онегина и пальца у виска
скакала восковая
тьмы игла
и зашивал нас в маленький мешок
иноязычный гипсовый ожог
читай божок без имени, метла,
всегда язык —
(ну, ты, всё поняла?)
из харькова как мифа светит свет
метла летящая в предсмертия просвет
вздыхает водку положив на грудь
пытается со мною вдоль
уснуть
(22/02/12)
«фельдфебель не вылазит из штанов…»
фельдфебель не вылазит из штанов
он породнился с этой Евой Рыб
бормочет под инъекцией: г-гы
и снова спит не поднимая снов
какая же офелия его – он водит
под штанами никого – здесь никого
фельдфебель ест горит наверное
так понимает стыд и правоту
едящих от его а смотрит в зеркало и видит
никого
печальны сны печальна как кутья —
его невеста – кутает меня
его фонарь – апрель и братец дуче
по горлышко увязший в воздухе своей
демократичной будто рим подружки
с которой вниз висит навеселе
ему махает ручкой тощей зиги
с той стороны зеркальных голубей
и смотрит в никого и зубы пилит
офелия ему как скарабей
фельдфебель обнимает здесь коленки
встает в своём гнезде у самой стенки
чирикает и тычет пальцем в рот
что говорит никто не разберёт
а в рукавах тех пусто и темно
и ева рыб ныряет с ним на дно
сверчков что обнимают темноту
зеркальную как русский весь
не ту
тут наклоняется к фельдфебелю огонь
фельдфебель говорит ему: уволь
и увези в Магнитогорск в Читу
в какой-нибудь кыштым за темноту
инъекцию горация мне дай
садится голубь на плечо сказать: полай
офелия подходит со спины
надкусывает тело из вины
закидывает Ева на плечо
уходит криво в зеркало
светло
(11/02/12)
«Какой-нибудь мудак сквозной…»
Какой-нибудь мудак сквозной
рисует мёртвое «бе-бе»,
и белый свет как столб стоит,
Рязань играет на трубе.
Ефрейтор тянет разговор,
чтобы не знать кромешный стыд,
и это всё не от того, что
надо что-то говорить —
он просто так ко мне привык,
что видит в зеркале меня —
перегорает жалость. С плеч
глазеет поперёк огня
всё тот же мой мудак родной
прибереги меня в себе,
как несуразный свой язык
перебирающий «бе-бе».
И отрыдает в нас Рязань,
и оторвёт билетик нам
кондуктор с дыркою в руке,
несущий нас к своим корням —
перебирающий здесь звук
бессвязный – как и дОлжно быть —
язык мудной и бог родной
что приучил так говорить.
(23/01/12)
«Что ж разве мы могли не быть такими…»
Что ж разве мы могли не быть такими,
Конец ознакомительного фрагмента.
Купите полную версию книги и продолжайте чтение
Купить полную книгу