Когда он скрылся, я позвонил в дверь. Вера приоткрыла ее, но войти не пригласила. Я растерялся.

– Почему ты без звонка? – сердито спросила она меня.

Я попытался объяснить Вере, что утопил телефон, что пришел договориться о встрече.

– В два у развала, у Львиного мостика, – и всем своим видом показала, что ей надо запереть дверь.

Я был в недоумении: что могло произойти за ночь, чтобы моя возлюбленная оказалась столь суха со мной?

Полдня до нашей встречи я осматривал Питер и обдумывал аргументы для доказательства: Школа есть тоталитарная секта. Ох уж это вплетение в невидимые сети! Память, ходьба и остановки связаны между собой, как красные засечки и путь. И по вехам восстанавливается и ход мыслей. Поэтому я снова иду прежним маршрутом.

Под куполом Исаакия теперь хранится золото толпы – aurum vulgi, обычный энергетический шар. По достоинству шар равен монете. Сам по себе он еще не является доказательством оккультизма-месмеризма (шарами лечатся ныне уважаемые граждане), психического отклонения, чего иного. И смотрят на него не как на чудо, а как на явление физического порядка. Физика лишена чудес. Поэтому, забравшись по винтовой лестнице на купол Исаакия, с высоты которого был виден и Заячий остров, и игла Адмиралтейства, и обилие вод, поддавшись, верно, магии окружающих красот, я с тоской послал шарик Вере.

И тут же вспомнил. А ведь каждое занятие Школы начинается с того, чтобы послать один-единственный шарик Школе! Как же я раньше об этом не задумывался?! Выглядит это требование (да что там требование – мимолетно высказанная просьба) настолько безобидно, как если бы сотовый оператор своровал у каждого по рублю, а не по тридцать, как это случается чаще. Никаких усердных молений во славу Школы, длительных сессий по возданию чести основателю – никакого массового фанатизма, кроме этой скромной демпингующей монетки. «Вот она, ложная неприметность величайшего воровства», – почуял я истину, вдохнул глубже и сделал пометку в блокноте. Итак, вот одно доказательство тоталитарности Школы!

У канавки за Зимним дворцом можно самым невинным образом утолить жажду подглядывания, ибо мост, арка и проходы созданы тут с таким тонким знанием, что разрезанные на дольки фрагменты вод с мелькающими на них катерами приковывают к себе взгляд не меньше, чем нечаянное переодевание за окном прекрасной незнакомки. У Зимней канавки я понял и то очарование, которое возникает у последователей Школы, когда их тренируют разглядывать невидимое, тонкое. Учить людей подглядывать за делами Господними, не элитизируя «зрящих», а наоборот – настраивая на то, что все равны и способны на такое. Вот, дорогой читатель, псевдодемократичность эффективной тоталитарной секты! Тончайшее искусство соблазнения – разве это не признак хорошо организованной структуры?!

Я побрел к Марсову полю, которое отныне и навсегда в своих ветрах и просторах связано с тем странным ощущением, что у этой секты почему-то нет ни одного священного предмета. И вообще, нет атрибута и символики, которые с давних времен молча, но действенно программировали паству. Символ – это бездонный психический артефакт. Почему у них нет ни одного предмета, ни одного символа?

И я крутил головой, оглядывая поле, и даже сам засомневался, уместно ли подозревать Школу в опасной ереси, если ее последователи не работают на секту, ничего ей не жертвуют, не поклоняются ни Богу, ни лидеру, остаются свободны, могут сами разрабатывать свой регламент жизни? Они присутствуют лишь на занятии при прохождении «ступени». И в любой момент могут уйти с него. И нет у Школы философского или религиозного обоснований. Нет монополии истины и призывов убить «неверных».