Кью-622 сильно качнулась, толкнула меня плечом. Она знала причину внезапной крайней заинтересованности обувью. Она успешно использовала свои способности, тогда как я за прошедшие полгода раскрыла разве что новые грани наглости и тревоги. «Муха летает свободна и легка, – запела я мысленно, – муха не знает, что вот моя рука. Муху прихлопну, чтобы она знала: свободной муха никогда не бывала». Я могла петь сколько угодно, но яд Кью просочился в мысли: «Ты никчёмная, Х-011». Я представила муху с лицом Кью, а сама согласилась с ней, мне предстоял утренний позор.

Первый месяц никто не блистал. Нет, не так, первый месяц мы в основном мучились сильнейшей болью в суставах, головной болью и провалами сознания. Кью с подпевалами частенько в красках вспоминали мой грандиозный провал и на всю спальню удивлялись: «Как она жива до сих пор?» Девочек и мальчиков уносили целыми партиями. Стиратели для этого и находились на утренних экзекуциях. Погибали дети всех возрастов, мы представляли, что их относили в большие печи на самом нижнем этаже Ковчега. После развеивали над полями, которые безуспешно пытались восстановить жители нижнего мира. Жители нижнего мира – так называли людей из колоний, постепенно мы привыкли называть чуждых Ковчегу именно так. Как же я ненавидела себя за то, что свыклась с обитанием здесь!

Старший Стиратель продолжал появляться на занятиях. Стиратели перешёптывались:

– Никак наглядеться не может.

На Ковчеге не допускалось вольнодумие. Чёрные шлемы явно не любили человека с вывернутым лицом, медики открыто боялись. Иногда вместе с ним на балконе появлялся мужчина, главный Стиратель подталкивал его к перилам. Мужчина вглядывался в основание пирамиды, что-то говорил и уходил. Я косила глаза как могла, вытирала слёзы, чтобы настроить фокус и рассмотреть этого человека, но ни разу не получилось. Мужчина мерцал, стоял на месте и одновременно словно подпрыгивал – фигура его дрожала и растворялась в воздухе, появлялась снова. От дребезжания становилось дурно, я стонала и пыталась выдернуть провода из запястий.

– Ты сопротивляешься, Х-011. Поэтому больно, – твердил приставленный ко мне медик. Он промокал лоб салфеткой, трусовато оглядывался, после чего промокал и мой лоб той же салфеткой.

– Я стараюсь!

– Плохо стараешься, не понимаю, чего тебя держат так долго.

После туманной встречи с отцом ничего выдающегося не происходило. Укусы в поясницу и виски набирали силу, на экранах бешено скакали цифры и диаграммы. По телу бежал ток, от вводимых инъекций мир растекался радужными пятнами и не желал приходить в норму. Язык не поворачивался называть эту часть жизни обучением, я долго не могла смотреть на людей: они теряли форму, походили на медуз. Фразы, обращённые ко мне, ползли медленно, приходилось подставлять правое ухо, чтобы лучше слышать. Левое ухо ловило другие звуки: разговоры из детства, которые я не должна была помнить, далёкое перешёптывание Стирателей, властный женский голос откуда-то сверху. Этим голосом говорил сам Ковчег, он сопровождал меня из пирамиды и оставался со мной до позднего вечера. «Если не получится контролировать, необходимо уничтожить». Я переводила для себя: если не научишься пользоваться способностями, тебя ликвидируют.

В один из самых тяжёлых дней в наш блок и пробрался Z-033. Я свернулась калачиком на узкой кровати, тихо звала маму. Прижимала колени к груди, в животе клокотала бездна. По спальному отсеку сновали плоские роботы-уборщики, у них было много работы, вязкой и вонючей. Я смотрела сквозь ресницы на чёткие движения: они работали слаженно, скользили по полу в темноте, мерцая боковыми сенсорами. Огни сливались в мутные линии, оставляли след. Я пыталась схватить их, но на самом деле даже рукой не шевелила. Когда перегнулась через край, чтобы добавить роботам масштаба бедствия, Зенон вырос передо мной.