После первого тяжеловесного футбольного мяча, так удачно забитого в ворота президента, оппозиция на радостях решила взять тайм-аут, а президент совсем успокоился. Он съездил в Сочи на Олимпиаду, потом уехал в Китай, пообщался с руководством Поднебесной и даже получил кредит, и спокойно вернулся в Киев, и сел в свое царское кресло. Это кресло уже начало потихоньку шататься, но оно так устроено, что ты сидишь в нем, как в материнском чреве, где так комфортно и не чувствуешь, как оно шатается и даже тогда, когда оно тебя выталкивает вон.

В этот день с утра он только уселся и начал испытывать блаженство, исходящее от царского кресла, как вошла министр юстиции Елена Лукаш. Он нахмурился, но тут же пришел в себя, мгновенно вскочил, протянул руку и нежно расцеловал в обе щеки. Но Лена не удовлетворилась, отыскала и впилась ему в губы. Этот поцелуй стрелой поразил, точнее оживил его как мужчину.

– Ну, Лена, если ты так рано пришла, прыгай на руки, я отнесу тебя в то помещение, где никого нет, где меняют белье каждый день, где есть полный всякого добра холодильник и где мы были с тобой, бог знает когда.

– Ах, как долго я этого ждала, – произнесла Лена голосом, который возбудил Виктора Федоровича еще больше.

Жаль только, что чудесные мгновения так быстро кончаются, и никому не удавалось их удержать, даже Фараонам.

Виктор Федорович остыл первым, пришел в свое обычное состояние, состояние государственного мужа и стал задавать обычные, неприятные жизненные вопросы своей молодой разгоряченной подруге, которой казалось, что она многое недополучила.

– Как дела в Киеве, как на майдане, как Верховная Рада?

– Новостей хороших мало, точнее их совсем нет, а вот дурных – целый короб. Тебе следовало бы быть более собранным, более предусмотрительным. Нельзя покидать дом, в котором начался пожар. Это все может кончиться плохо для страны, для тебя и для меня тоже. Не я отдавала приказ бросать под коктейли Молотова безоружных мальчиков, но я чувствую свою вину перед ними, перед их матерями, отцами, женами. А ты этого, похоже, не чувствуешь. Какой же ты руководитель государства, какой ты защитник, тебя лупят по одной щеке, а ты подставляешь другую. Толстого начитался?

– А если кровь прольется?

– Иногда быку пускают кровь, чтоб он успокоился и не бодался. Может случиться так, что ты не прольешь ни одной капли крови и уйдешь чистюлей, а после тебя польются реки крови, и в этом будешь виноват только ты и никто другой. Тебя, слюнтяя, проклянут потомки. Ты к этому стремишься? Поверить не могу.

– Я иногда думаю об этом, но, знаешь, рука не поднимается подписать такой указ, чтоб мы стреляли в народ. В этом случае, что обо мне скажут потомки?

– Не думай о том, кто что скажет, а думай, как навести порядок в стране, как усмирить бандитов, выдвори из страны своих кривоногих красавиц, как это сделал в свое время президент Белоруссии Лукашенко.

Во второй половине января бандеровцы устроили сотрудникам «Беркута» настоящее побоище. Это было в семь вечера. Беркутовцы, как всегда загородили улицу Грушевского своими телами, плечо к плечу, то ли в четыре, то ли в шесть рядов без перспективы маневра. К ним приблизились, практически вплотную, вооруженные всевозможными подручными средствами крепкие галичанские пастухи, накачанные наркотиками, только что полученными в посольстве США. У кого были всякие инструменты для работы в огороде с короткими ручками и острыми загнутыми наконечниками, сапки, туристические топорики, точеные лопаты с короткими ручками, арматура с разрезанными и заточенными двойными усами, бутылки с зажигательной смесью, гранаты. Остальные оплетали камни (булыжники) тонкой металлической проволокой, привязывали это сооружение к длинной веревке, размахивали над головами, сиротливо стоявших стражей порядка и в нужный момент опускали на голову. Получив булыжный поцелуй по лбу, любой боец падал как подкошенный. Потом в толпу полетели коктейли Молотова. Беркутовцы начали гореть как спички.