- Как ваши дела? - девчонка решила поддержать светский разговор, - я думала, вы переехали, давно не видно было вас. 

- Я в командировке был, полгода. 

Пухлые губки сложились в удивленное "О", глаза расширились, прочно занимая пол лица, Василий перестал дышать, не в силах отвести жадный взгляд.

- Там? - голос дрогнул. 

- Да, неделю как вернулся. 

- Тяжелая командировка? 

Настороженность из глаз исчезла, девочка качнулась ближе, совершенно неосознанно, чисто по-женски, сочувствуя. Жалея. 

Василий на секунду позволил себе вспомнить глаза Корня перед тем, как тот зашел в дом, легко выставив хлипкую дверь ногой, и тишину, мертвую тишину. Скрип деревянного пола, прогибающегося под его весом в полной амуниции, неясный хрип в дальней комнате. 

И лужу крови, у самого порога. И сидящего в ней чумазого мальчишку примерно десяти лет. Нож, торчащий из горла Корня, уже не хрипящего. Улыбку мальчишки. Щелчок  кольца гранаты. 

И звон в ушах, сменивший тишину. 

Поборов нестерпимое желание достать бутылку, убранную во внутренний карман куртки, он ничего не ответил девчонке. 

Просто сделал шаг вперед, заставив ее отступить к стене, упер руки с двух сторон от ее лица, наклонился и глубоко, с огромным удовольствием вдохнул ее запах. 

Тот, который он помнил. Помнил гораздо лучше, чем цвет глаз. Помнил на каком-то внутреннем, глубинном уровне, до дрожи, до стона, до трясущихся ног и рук. 

Она ведь ничего, ничего не понимает. 

Она маленькая, совсем маленькая. Девочка-цветочек.  

Чего же он творит-то? 

Что происходит? 

- Знаешь, - он пытался отстраниться, боролся с собой, держался, - знаешь… Все это время. Все эти гребанные полгода. Шесть поганых месяцев. Я вспоминал, как целовал тебя здесь. 

Она не шевелилась, только ладошки, в протестующем жесте упершиеся в его плечи, напряглись и сжались. 

Василий дышал и не мог надышаться, пьянея все больше и больше, кайфуя от ее запаха, от близости дрожащего теплого тела, от прерывистого неровного дыхания. 

- Нахера я это сделал, а? Нахера я вообще все это…? 

Хотелось дотронуться, прикоснуться, опять почувствовать то, что тактильно помнилось все это время.

Князь себя перестал понимать уже давно. Примерно тогда, когда сдуру, исключительно сдуру, прижал малявку в лифте, как маньяк. 

Спору нет, она, конечно, самая  развратная мечта педофила, в этом своем коротком детском платьишке, тяжеленных ботинках и с размазанной по губам яркой помадой. 

Еще в клубе тогда не мог оторваться, хорошо, что рожи под маской не видно было. 

Но ведь это же не повод! Нихера не повод! 

Да ничего бы и не было, если б не выбесила его глупостью своей. Слишком часто он видел таких маленьких, и даже гораздо меньше, девочек в разных притонах. И знал, что там с ними делают. И что сами эти девочки делают потом за дозу. 

Даже его, прошедшего войну, и видевшего всякое, иногда блевать тянуло. 

Но она же вроде не похожа. Она же вроде как хорошая девочка. Отличница там, краснодипломница практически, все такое. 

А такие тупости говорит. 

Вот и разозлился. Дико разозлился. 

А, учитывая, что всю дорогу залипал на ее тонкие ножки в порванных на коленках колготках, залипал, сам от себя скрывая, то и повод дотронуться, наказать за глупость, нашел быстро. 

Наказал, ага. 

Себя, бл*ть. 

Потому что до сих пор не понимает, как остановился тогда. Как сумел? Ведь башку снесло начисто. 

Но сумел. И даже потом еще неделю терпел, зная, что скоро уезжать. 

Иногда в лифте Василию казалось, что он чувствует ее запах, намертво впечатавшийся в ноздри. 

Голова словно дурела, кровь бурлила. 

По ночам снилась всякая хрень.