Кончилось лето. Яна поняла это, когда по дороге от метро почувствовала запах прелых тополиных листьев и рябины, их гонял по бульвару ветер, и в воздухе пахло осенней грозой. Дома допоздна она оставалась одна. Антон приезжал не раньше девяти, и с порога начинал рассказывать, как продвигаются дела. А дела действительно продвигались. Из подвала Тося с Мишаней перевезли лабораторию в бывший цех какого-то заброшенного завода, где усилиями Олега Михайловича был сделан шикарный ремонт, и краснокирпичное, почерневшее от времени здание внутри сияло белоснежно-стеклянной чистотой. Но главное, что Михалыч, как они теперь звали спонсора, закупил все необходимое оборудование, а выделенных им денег хватило для того, чтобы нанять с десяток сотрудников. В основном это были Тосины однокурсники, поэтому коллектив получился сработанный и веселый. Пару раз Тосю с Мишаней вызывали на Лубянку, где выспрашивали о сути их экспериментов, но Михалыч куда-то позвонил и заверил Тосю, что больше его дергать не будут, но отчеты сдавать придется ежемесячно, причем лично ему.

Постепенно Яна вникла во все тонкости Тосиной идеи, размах которой поражал и восхищал. Они часами обсуждали одним им понятные миры, бродили в них, держась за руки, сидя на кухне, гуляя по вечерним Крутицам, в метро, по телефону, при любой возможности. Тося уверял, что близок к прорыву, как никогда.

– Понимаешь, Ясная, есть еще какое-то неизвестное. Мы что-то не учитываем. Есть у меня подозрение, что, как ни странно, много зависит от места, в котором проводятся эксперимент. Этого, конечно, не может быть, не должно, но результаты немного рознятся. Так-то есть у меня идейка, что кое-то зависит от гравитационного поля Земли, точнее, от аномалий этого поля, надо бы проверить. Только тогда придется еще одну лабораторию построить, или эту перевезти? Я тут пару мест наметил. Одно в Замбии, только, боюсь, не получится…

– Ага, нас там сожру, – улыбнулась Яна.

– Фу, мадам, – Антон слегка толкнул ее плечом, – Какая Вы нетолерантная.

– Какая?

– Это слово для обозначения тех, кто подозревает бедных замбийцев в людоедстве.

– Ааа, вон оно что! А второе?

– Что?

– Место второе?

– Вот ты меня сбила, уже забыл, – теперь Яна толкнула его локтем, – А, вспомнил! Остров Ньюфаундленд.

– Я в детстве мечтала о собаке такой.

– А я хотел бы черную, гладкую, с огромными ушами, как у Понтия Пилата.

– А давай заведем собаку?

– Что-то ты меня с темы сбила, – Антон притянул ее к себе. Они бродили по Крутицкому подворью. Антону жутко нравилось это место, кусочек настоящей старой Москвы, чудом сохранившийся в безумном мегаполисе, и, опять же чудом, находившийся в пяти минутах от их дома на Пролетарке. Булыжные мостовые, деревянные домики в заросших садах,. Уже желтели, свешиваясь из-за заборов «золотые шары», падали яблоки, на лавочке грелся полосатый кот. О Москве напоминал только мерный гул машин где-то за рекой, и Яна знала, что именно здесь Антон чувствует себя как дома, в провинциальной тихой Ревде, где он вырос и где до сих пор, примерно в таком же доме, с резными наличниками на окнах и «золотыми шарами» и флоксами в палисаднике жила его мама. Яна знала, что он скучает, но времени повидаться с ней все никак не находилось. Более того, времени не находилось даже на выходные. Иногда, войдя в раж, Антон не замечал, что уже глубокая ночь, а он все еще в лаборатории. Яна не беспокоила его звонками, знала, что он приедет не раньше, чем следующим вечером, с темными кругами под глазами, осунувшийся и небритый. Но выходные все же выдавались, и Яна с Тосей всегда проводили их вместе, только вдвоем, гуляя так, как сейчас – рука об руку по Крутицам.