К середине июня общага опустела, все разъехались по домам. Сессия была сдана: Антоном как всегда блестяще, Яной – с грехом пополам, что лишний раз доказывало папин тезис о том, что личная жизнь мешает в учебе именно девушкам. Твердо решив за лето подтянуть упущенное, особенно физику, Яна честно занималась по несколько часов в день, Тося помогал, объяснял, ерошил ей волосы, размахивал руками, рисовал на бумаге графики и схемы.

Пора было строить планы на лето, но не хотелось. Антону надо было бы навестить маму в Ревде, где он вырос. В деревянном доме с палисадником, заросшем флоксами. У Яны в голове не укладывалось, каким образом он, простой, можно сказать деревенский пацан, выросший без отца в глухой провинции, умудрился поступить в Физтех. Какого труда ему стоило готовится, находить книги и учебники, ездить два раза в неделю в Екатеринбург на курсы. Такое было под силу разве что Ломоносову. Антон хотел познакомить маму с Яной, «С женой», – как он сказал, хотя официального предложения и не делал, но было совершенно очевидно, что иначе и быть не может.

Но они все тянули с отъездом, слишком уж пусто и тихо стало в общаге, ночи были такими короткими. Иной раз они по нескольку дней не выходили на улицу и спохватывались, когда заканчивались совсем все продукты, включая чай и сахар. Иногда выбирались гулять в Сокольники, где бешено пели соловьи и квакали лягушки. Бродили по дорожкам, и Антон рассказывал Яне свои бесконечные истории о теории струн, парамагнитном резонансе и параллельных мирах.

– Мало того, что ты гениальный физик, – улыбалась она, – ты еще и гениальный педагог. Серьезно, ты так объясняешь, что и ребенок понял бы. Мой отец вот так же рассказывал.

– Ты скучаешь по нему, Малыш? – он обнял ее.

– Скучаю. Не так, чтобы до слез, уже больше трех лет прошло. Он умер как раз как только я поступила, как будто дожидался этого. Он меня к экзаменам готовил. Знаешь, мне его безумно не хватает. Я почти все ему рассказываю, вспоминаю по сто раз в день. Но уже без боли. Наверное, в глубине души я знала, что так и будет. У него всю жизнь были проблемы с сердцем, два инфаркта. Да еще работа такая. И мама, – она запнулась, – не хочу тебя грузить.

– Малыш, ты меня грузить не можешь даже теоретически, я всегда все пойму, посочувствую, ты же знаешь. Я же люблю тебя, – он остановился и развернул ее к себе. Она смотрела на него снизу вверх и видела, как уже немного осеннее солнце путается в его выгоревших за лето волосах, как собираются еле видные морщинки вокруг его вечно смеющихся глаз, как дрожит в уголке рта крохотная улыбка.

– А вот почему, Тося, с тобой не получается драматичного экскурса в детство и юность? – они засмеялись, – и он прижал ее к себе. И они еще долго бродили по вечеряющему лесу, а когда Москва наступили сумерки, добрели до любимой кафешки на краю центральной аллеи. Заказали себе по капучино (о, тогда это было еще новое, модное слово), и пили его, переглядываясь через свечу на столике.

– Жаль, что вы не познакомились, – продолжила Яна, – жаль, что он никогда не пил капучино. А только бурду из цикория, хотя кофе он любил очень. А еще он был гениальным физиком.

– Так-то я все его работы читал, и оба диссера, – вставил Антон. Яна прыснула. Ох уж это его «так-то», – Чего? – он смешно сложил брови домиком.

– Эх, уральский ты у меня пацан!

– А то, – заулыбался Тося. Выговор у него и впрямь был забавный, гласные чуть растянуты, согласные скомканы, и это ей безумно в нем нравилось. То, что он такой огромный, добрый, и такая умница. Да что там? Гений, – Между прочим, именно у него я нашел пересечения с неким Вигнером, а я тогда им просто фанател.