Суточные пусть евреи дают!
Но стать солистом Омского хора мне не довелось. Кинорежиссер Андрей Кончаловский в Москве познакомил меня с крупным американским продюсером Менахемом Голаном. Менахема сюжет заинтересовал, и он предложил писать сценарий в Израиле. Я позвонил в Тбилиси Резо Габриадзе и уговорил его поехать со мной на месяц в Израиль и там написать синопсис.
– Но только на месяц, не больше. У меня театр, – предупредил Резо.
Менахем улетел, а через неделю пришло приглашение на Данелия и Габриадзе и два билета первого класса в Тель-Авив.
В то время уже началась горбачевская перестройка. Коснулась она и кино. В мае 1986 года в Кремле прошел Пятый съезд кинематографистов, революционный. Впервые за всю историю Советского Союза делегаты съезда отказались голосовать за список, одобренный в ЦК КПСС. Они потребовали, чтобы каждого кандидата в члены Правления обсудили индивидуально, а голосование было бы не открытым (списком), а тайным. И добились своего. А потом, когда подсчитали бюллетени, оказалось, что никто из признанных кинематографистов в это правление не попал. А я попал в правление, хотя считался признанным. Почему, не знаю. Скорей всего, про меня забыли. (Моего друга, в то время самого известного в мире советского кинематографиста Сергея Бондарчука, не выбрали даже делегатом этого съезда.)
После съезда выпустили на экран лежащие на полке запрещенные фильмы. Заменили министра кинематографии, первого секретаря Союза кинематографистов, директора «Мосфильма» и многих других. И когда мы с Резо появились в Госкино с приглашением и билетами, там никто не знал, кто останется, а кого заменят. И нам сказали:
– Летите куда хотите. Перестройка!
– А переводчик, а суточные?
– Нет у нас денег! Переводчика и суточные пусть вам евреи дают, раз уж они такие богатые.
«Филип Моррис»
Перед отъездом в Израиль я был у Сергея Бондарчука.
– Сколько просить за сценарий? – спросил я его.
– Проси сто тысяч долларов.
– Долларов?!
– Долларов. Подожди. – Сергей достал из ящика коробку. – Это у тебя какие часы? – спросил он.
– «Полет». Подарок любимой женщины.
Сергей открыл коробку, извлек из нее часы с массивным золотым браслетом.
– На переговоры эти надень.
– Зачем?
– Там все имеет значение, на какой машине приехал, что на тебе надето, какие у тебя часы. Это – «Пате́к Фили́пп»[1], мне Юл Бриннер подарил. Приедешь, вернешь.
Дома я начал считать: «Доллар на черном рынке десять рублей. 100 тысяч долларов – это миллион рублей! По 500 тысяч на брата? «Волгу» куплю, с рук 15 тысяч. 500 минус 15 – остается 485. Дачу куплю! Это 485 минус 20 – остается 465. Да…»
Я взял бумагу, карандаш, начал распределять – семье, родным, друзьям, соратникам. Запутался. Ладно, пусть сначала заплатят, потом уж как-нибудь разберемся…
В самолете, когда летели в Тель-Авив, я показал Резо бондарчуковские часы и объяснил их назначение.
– А сколько там платят, ты у него не спросил? – поинтересовался Резо.
– Спросил. Он сказал, что с этими часами нам дадут 100 тысяч долларов.
– Долларов?!
– Долларов.
Резо подумал и сказал:
– «Волгу» куплю!
– 15 тысяч. 500 минус 15. Остается 485 тысяч.
– Дачу куплю!
– 20 тысяч. Остается 465 тысяч.
Пауза.
– Дубленки куплю, болгарские, Крошке и Левану! (Жене и сыну.)
– Еще тысяча. Остается 475.
– Ладно! Давай лучше про сценарий будем говорить.
Между прочим. В те времена пределом самых смелых мечтаний граждан Советского Союза были машина «Волга», дача и болгарская дубленка.
В Израиль мы летели через Вену. В венском аэропорту был эпизод с сигаретами, о котором я рассказал в эпизоде про умную собаку с приятным бархатным баритоном. В Тель-Авив прилетели в пять утра, приземлились в аэропорту Бен-Гурион. (В целях безопасности самолет летел ночью.) Когда на паспортном контроле мы предъявили советские паспорта, пограничники долго выясняли, что это такое: служебные советские паспорта с синей обложкой были для них в диковину. В аэропорту нас встречали Саша Кляйн (от фирмы Голана), Михо Мирианашвили и Морис Джанашвили (от грузинских евреев). Михо и Морис потом уделили нам много внимания. Когда вышли из здания аэропорта, там стояли встречающие. У них были такие теплые глаза, они так искренне радовались, когда видели своего, что мне это напомнило Тбилиси. И я подумал: «Израиль мне понравится». Так оно и случилось.