– Ладно, малышка, – весело продолжил Амьен, – не плачь. Это тебя совсем не красит и нарушает мою композицию. Разве ты плакала там, в горах, когда пасла свою козу?

– Нет, никогда… и здесь тоже… когда вы сами не ищете случая расстроить меня… и заставить заплакать…

– И смеяться тоже. Давайте ка лучше смеяться, или мне придётся задуматься над тем, не хочешь ли ты чего-нибудь от меня. Может быть ты влюбилась в меня? Ладно, я говорил не серьёзно.

– Как вы могли сказать такое…! Хорошо, я уже об этом больше не думаю… но, пожалуйста, не говорите мне больше о том, что у меня есть возлюбленный… откуда он у меня может появиться, мой Бог? Там, в моем доме, все мальчики, которые работают для отца Лоренцо, некрасивые и злые, как обезьяны… на пляс Пигаль может быть тогда…? На ступенях фонтана…? Но если бы вы посмотрели в окно, когда я иду к вам, вы увидели бы, что я никогда там не задерживаюсь. Я слишком тороплюсь попасть в вашу мастерскую, чтобы меня согрел… и обнять моего друга Улисса… вот кто мой возлюбленный.

Ангорский кот, который мурлыкал около печи, услышал своё имя и прыгнул одним махом на колени Пии, которая продолжила, хохоча:

– Он меня очень любит… и приходит ко мне без особого приглашения… и никогда не причиняет мне страданий.

– Ты права, малышка. Улисс – хорошее животное. Гораздо лучше меня… или животного по имени Верро, которое приходит ко мне только для того, чтобы мучить меня и тебя.

– О!… Мне всё равно, есть месье Верро здесь или нет, но вы, месье Поль, как только вы начинаете смеяться надо мной, я теряю голову и позу. Вот видите! Я не двинулась с места с начала сеанса, а теперь, когда вы меня побеспокоили, я не знаю, как мне правильно зафиксироваться…

– Застынь в этой позе… Так… теперь совсем немного сдвинь голову назад… посмотри на меня… на Улисса… вот, теперь – замри.

Пия сделала то, о чём ей говорил Амьен, а кот лёг на кровати в том месте, которое он так любил.

– Сейчас все сложилось идеальным образом, – сказал художник, – и так как ты добра ко мне, тебе будет приятно узнать, что если я и не зашёл к тебе вчера, чтобы пожелать спокойной ночи, то только лишь потому, что было уже чересчур поздно, когда я оказался около твоей улицы… полночь… и все уже спали в твоей казарме, где Лоренцо поселил своих пифферари.

– Но я… я не спала, – прошептала Пия.

– В этот неурочный час!… Это очень плохо, малышка. Маленькие девочки твоего возраста должны ложиться рано, как славки, певчие птички… Произнося молитву Аве Мария, как принято в твоей стране.

– Это – то, что я делаю каждый вечер, но вчера…

– Никаких объяснений, мадемуазель. Иначе Вы ещё раз поменяете положение, если приметесь болтать, а у меня нет времени, чтобы его терять. День уходит, солнце клонится к закату. И чтобы вас не соблазнять на разговоры, я вам не расскажу историю, которая со мной случилась вчера, когда я возвращался домой… из вашего треклятого квартала.…

– О! Месье Поль! Я вам клянусь, что больше не произнесу ни слова.

– Совсем ни одного! Совсем! Не верю… ты, возможно, и промолчала бы, но моя история могла спровоцировать твои рыдания, а мне не нужны твои заплаканные глаза.

– Вам никто не причинил никакого зла, не сделал ничего плохого… я надеюсь!

– Нет, нет. Ты прекрасно это видишь, ведь у меня отличное настроение. Я давно не работал с таким воодушевлением. Если бы я мог продолжать с таким настроением и темпом работу над картиной, я сумел бы её закончить через две недели.

– И что потом… я вам стану больше не нужна? – с видимым волнением в голосе спросила Пия.

– Не разговаривай! Выражение твоего лица сразу же меняется. Прими нужную позу, шалунья, не двигайся! После этой картины я с тобой сделаю другую, где тебе придётся уже не лежать так комфортно, как сейчас, а стоять, три часа на твоих ногах. И ты будешь так уставать, что тебе уже не захочется щебетать, как сейчас.