– Ну, ты где сейчас?

– Да там же, сектором командую… На газогенераторах…

– О! Ответственно! Отделом-то, кто правит? Маштаков, небось, на пенсии?

– Три года назад ушёл, а в прошлом году помер…

– Царствие… Хороший спец был. Лет восемьдесят?

– Семьдесят восемь. Нового со стороны взяли. Вроде, тянет…

– Деньги-то платят?

– Получше сейчас. Работы много. Две темы идёт.

– Ну да, нормально. Как, семьёй обзавелся?

– Да… Была. Недолго. Не оправдал высокого доверия.

– Извини… Слушай, сегодня, вроде как банный день… Времени есть чуток?

– Есть, в принципе…

– Давай ко мне зайдём, посидим… А то, что-то долго ты ко мне не заходил.

Говорил Петрович плотно, немного отрывисто, казалось, что он иногда улыбался, но не губами, а как-то всем лицом, что ли… Такая тень доброжелательной улыбки, набегающая иногда на глаза, и лишь слегка касающаяся уголков губ.

– Так, а я тогда в магазин забегу, возьму что-нибудь. Вы что предпочитаете?

– Не надо, не трать дорогое время. У меня есть всё… Я настаиваю.

– Неудобно…

– Ну, ты прям требуешь, чтобы я рассказал, когда бывает действительно неудобно, – тут он впервые улыбнулся широко.

По узкой асфальтовой дорожке, растерзанной глубокими трещинами и выбоинами, мимо заросших кустами палисадников, болтая о пустяках, мы свернули в переулок, наполненный теснящимися кривыми крышами стародавних домиков, меж которых то тут, то там, пробивалась яркая, после недавнего дождя, зелень яблонь и вишен. Крыши у домиков стали получше, чем пятнадцать лет назад, стены украсила пластиковая вагонка, и даже, как нахальный золотой зуб посреди не слишком ухоженного рта, торчал вдалеке новенький двухэтажный особняк, сияющий широкими зеркальными окнами.

Хоромы Петровича располагались напротив особняка. Каким-то чудом, домик сохранил изначальную миниатюрность и девственность, не рассыпавшись, как большинство соседей, на расползшиеся по участку составные части, принадлежащие разным владельцам, и даже, в отличие от хозяина, помолодел, обретя новый слой краски на дощечках ёлочкой, ярко-синюю крышу и модные окна в пластиковых переплётах. Ещё появился высокий сплошной зелёный забор из волнистых железных листов, с воротами и калиткой.

– Никак машиной обзавелись?

– Нет уж… Суета это всё, и потеря драгоценного времени. А вот дочка с внуками иногда заезжает. Заходи.

Петрович распахнул калитку, пропуская меня вперёд. Я шагнул на дорожку из неровно лежащих, погрузившихся в землю и потрескавшихся бетонных плиток, с причудливыми пятнами подсыхающей влаги, и оказался в тени яблонь, сохранивших душистую прохладу недавнего дождя, уже разогнанную зноем и ветром там, за зелёным забором. Сделав несколько шагов, я услышал, как Петрович громыхает засовом, запирая калитку, остановился, глубоко вздохнул и понял, что тревога, наконец, покинула меня.

– Ну, Владик, проходи в дом, нам придётся самим ужин сварганить, а то Валентина Михайловна моя у дочки, на даче.

– На даче? Да у вас здесь дача…

– Не… ключевое слово здесь – «у дочки». В сладком рабстве у внуков, пока дети трудятся. Проходи на кухню.

– Понятно… Чем помочь?

– Сейчас, дай сообразить. Я нормальную еду буду разогревать, а ты зелёнку покроши, сейчас выдам… Ножик вон там, и дощечка. Руки помнишь, где помыть?

Я осмотрелся. В общем-то, в доме мало что изменилось, и это обрадовало меня. Когда я входил в прихожую, у вешалки скрипнула половица – скрипнула, как пятнадцать лет назад. Петрович, не вздумай чинить эту половицу! Громко и уютно тикали часы – как пятнадцать лет назад. Нынешние часы, они ведь не тикают… Время соединилось, и я понял природу моей ушедшей тревоги. Просто, именно сегодня моё время не должно было останавливаться, иначе оно не соединилось бы в завершённый круг. Я должен был попасть сюда – в этот дом, где и был-то всего пару раз. Всё верно, всё верно, дом. Дом – как раз то место, где должна копиться память – и в старых вещах, и в запахах, и в фотографиях на стенах, в доме должны рождаться и умирать, плакать и смеяться… Идиотская карусель смены нового на совсем новое, да она просто стирает человека, превращает в такой… наркозависимый субъект и, единовременно, объект потребления, тупой, злобный и завистливый, с чёрной кочерыжкой вместо души. Вот у меня – разве дом? Времянка, куда забегаю переночевать, заполненная даже не случайными вещами, а так –