Я попытался представить себе злого широкоплечего таракана.

– А наш-то, светлой памяти, тихий был жилец. Нелюдимый, одно ж, ни с соседями не побеседует, ни гостей не приведет... оно и к лучшему, конечно, а то такая ноне молодежь пошла... страха божьего на них нету, что ни девка – то блудница, что ни мужик – то или алкаш, или этот, как их... а, нихремастер! – Старушка махнула рукой, сетуя на испорченность грядущего поколения. – Так к чему я... А! Нелюдимый, говорю, жилец-то был, и в разъездах часто – по ко-ман-ди-ров-кам! – торжествующе выговорила бабуся трудное слово. – А так чисто золотой был. Ни мусора от него, ни шума. И вежливый.

Я покивал. В натуре В. С. Парамонова начинали открываться неведомые глубины – до сих пор никто из знавших его лично или заочно не называл покойника «вежливым».

– Так говорите, Клавдия Захаровна, не ходил к нему никто? – переспросил я. – Совсем-совсем? Особенно в последние дни – ну, неделю там, месяц?

Бабка призадумалась.

– Было! – воскликнула она радостно. – Эх, старость злая... Запамятовала совсем, ваше благочиние! Был у него гость – как раз тому дня... да, неделю тому обрат. Я еще удивилась – к кому такой прикатил? Не на ковре, вишь, а на карете, а кони таки гладки, блестящи, гнедой масти четыре жеребчика.

Я подивился острому зрению бабки. Это ж надо – с третьего этажа еще углядеть, что там у коней между ног! Хотя, может, и придумывает. В ее возрасте простительно.

– А сам такой видный мужчина, представительный, хотя молодой. И как выглядел, помню! – почему-то обиделась бабка, хотя я ничего не сказал. – Значит, волосы темные, лицо такое... длинное такое... на лицедея этого эфирного похож, как его... от, совсем память отшибло... ну, который в «Золушке-восемь» прынца играет?

Не будучи поклонником бразильских сериалов, я представления не имел, на кого похож давешний парамоновский гость, но почел за благо понятливо закивать. В конце концов, восьмая «Золушка» еще не кончилась; надо будет – включу и посмотрю.

– Я еще подивилась – нешто в осьмнадцатую кавалер пожаловал? – продолжала старушка. – Значит, зашел он к нашему... упокоенному... а долго не сидел, скоренько вышел, да смурной такой... и ушел. Я и карету-то разглядеть не успела как следует, только, помню, крыша темная, и по ней узоры колдовские.

Вот пошла мода – на каретах разъезжать! И улицы наши истоптанные не смущают. Это старые, в центре, еще покрыты брусчаткой, как в старые времена, а по новым районам хорошо, если дорожки пешеходные проложат. Хорошо тому живется, кому персы ткут ковер... а кому ковра не дали, тот меси родной навоз. Студенческая частушка времен моей юности; в те времена это называлось сатирой. Хотя счастливые летчики из моих знакомых утверждают, что хрен редьки не слаще. Пробовали когда-нибудь найти в районе Садового кольца свободную вешалку?

– А с тех пор никто к нему не заходил. Только тот бусурман с ножиком, что за ним таскался бесперечь, – заключила старушка. – Вот такие дела, господин благочинный.

Бусурман с ножиком – это, надо полагать, телохранитель, ныне лежащий в воскресительном отделении Склифа. Судя по всему, зря лежащий; чудо еще, что после такой раны он не отбросил копыта на месте – видно, Невидимка чуть промахнулся. Но даже если незадачливый сотрудник «Чингисхана» и выкарабкается, показания он не сможет дать еще долго. С того света вызвать, пожалуй, быстрее будет. Только что он расскажет? Как напоролся на нож в подъезде? Или как тип в маске пристрелил его подопечного?

А насчет кареты с темной крышей – надо будет навести справки, кто это навещал нашего отшельника в его уединении.