– Эй, Ромашка, ау! А почему ты-то не пойдешь? – возмутилась Яна. – У тебя вид представительный, тебе и карты в руки. Ты всегда ходила.

– Это я всегда к Кренделю ходила, – воспротивилась я справедливости ради. – А к какому другому начальству я ни за что. Да и что во мне представительного, а? Угги?

– Ты смотришься как человек, который знает, чего хочет, – заливала Яна не без элемента подхалимажа.

– Гхм!

– У тебя и фингала под глазом уже нету, – меланхолично добавил Саша, да еще таким тоном, будто это обстоятельство необычайной редкости и им нужно воспользоваться. – Иди, Фая, иди. Сходи, будь человеком.

– А вы, значит, все тут с фингалами сидите? – Я почувствовала смутно неопределенную злость на Сашку за то, что он мне припоминает мой фингал, полученный самым невообразимым для девушки образом – в магазинной драке. Еще я злилась за то, что Крендель пропал – ни ответа, ни привета, и вообще – на жизнь. И на то, что благородный мой идальго, который так боится пробок на воскресных дорогах, куда-то пропал, а девушкам первым звонить не рекомендуется во избежание потери реноме. Поэтому вместо того чтобы отирать пороги кабинета Игоря в соседнем здании, я сидела на подоконнике и читала книжку про то, как разбудить в себе лидера, а сама думала – так ли уж оно мне нужно, реноме это…

И все-таки почему он не звонит?

– Спроси у своего Джонни, может, он чего знает? – предложила Яна, продолжая методично запускать руку в пакет с чипсами. Джонни – наш охранник, дородный мужчина лет тридцати пяти, вся заслуга которого перед жизнью исчерпывается тем, что он ходит на работу опрятным. Джонни не умеет ничего, не знает ничего, ничем не интересуется, кроме разве что того, чтобы «слазить в баньку», но тем не менее совет был не так уж плох. Большая часть трудовых обязанностей нашего стража по прозвищу Джонни состояла из безделья, жутких рож из разряда «без пропуска проход запрещен и карается расстрелом на месте» – и… сплетен. Поскольку мне все равно нужно было чем-то заниматься, а звонить первой было смертельно опасно для моего реноме (будь оно проклято), я спрыгнула с подоконника, отбросила в сторону пособие по выпасу котов и отправилась на охрану.

Лифты, холлы и переходы в Муравейнике были оформлены в соответствии с нашим нефте-газо-садо-мазо-статусом – иными словами, роскошно. Предполагалось, что по мраморным полам будут ходить до блеска начищенные ботиночки, что в укромные норки въездов подземных парковок будут заплывать дорогостоящие «суда», сияющие неподдельным золотым блеском. Программисты – любые программисты – всегда были темным пятном на репутации холдинга, но все смирялись, пока наш начальник, лучезарный Крендель, соблюдал дресс-код и носил галстуки и часы соответствующей стоимости.

– Ромашка, ты ли это! – радостно поприветствовал меня ломающий челюсть от скуки зевающий Джонни. Профессиональный риск.

– Джонни, как ты это выносишь, поделись секретом? – взмолилась я, забираясь в его берлогу. В комнатке было тепло и странно пахло – так, словно там кто-то покуривал, но под большим секретом и выветривая весь дым в форточку, выходящую на задний двор. Дым выветрился, но запах остался. Впрочем, возможно, он шел от мебели – стульев и старого дивана с обивкой из искусственной кожи, стоявшего тут еще в те незапамятные времена, когда в помещениях курили.

– Как я выношу… – задумался он. – Я просто говорю себе – да, она странная и зовет тебя Джонни, но она же тоже человек, в ней нет чистого зла, и потом – она же все-таки женщина, а бить женщин грешно. Понимаешь, грех!

– Спасибо тебе, Джонни, что ты такой терпеливый, но я спрашивала не об этом, – рассмеялась я, присев на краешек заваленного газетами стола. Все газеты были, что называется, обработанными, кроссворды разгаданными, сканворды тоже, даже судоку своей участи не миновали. – Я интересуюсь, как ты можешь часами сидеть и вообще ничего не делать, это же ужасно тяжело – вообще ничего не делать. Я бы точно не справилась, я бы подвела коллектив. Я бы побежала картошку копать – прямо тут, в нашем дворе. Всю брусчатку бы расковыряла.