– Тебе бы только шутить, а ведь все это так серьезно, – тяжело вздохнула Алина, – мы жили и даже не задумывались, что день грядущий нам готовит, что выйдет из-под пера нашего и как это на жизнь повлияет, а вон что оно получилось.

– А чего ты хотела, когда с такими поведешься, даже Пушкин, помнится, оказался бессилен, а ты не Пушкин.

Это называется, поддержал. Хотя Алине не было дела до сомнительных комплиментов кота, она и не к таким давно привыкла. Да и прав он был, ведь она не Пушкин, но становилось все печальнее и тревожнее. А печаль, смешанная с тревогой, это такой горький напиток, он не просто пьянит, он сбивает с ног.

Но они повернулись к Мефи, восседавшему на широком диване рядом с богинями. Тот объяснял им, кто такой Пушкин и почему на него ссылается кот, что он такого сделал, и чего не сделал, при этом он проявил поразительную осведомленность, словно бы заглянул в Википедию, забив это имя тайком на незримом мониторе.

– От него все ждали славянского эпоса, а он переключился на северные мифы, потому что те было можно публиковать, а эти нет, вот нельзя и все, они казались опасными, такими до конца и оставались. Вот и доигрались, до запрещались. Это было не единственной, но важной причиной того, что случилось, что мы переживаем тут теперь, – прибавил он, ведь если даже цветок сорвать в прошлом, бабочку убить, и тогда все переменится, а если все поставить вверх дном.

Кот заёрзав на месте, пес стал за ним следить, потому что, как и все собаки, котов он не любил и опасался их коварства, но волновался пес напрасно, Барс все думал о своем, о кошачьем.

– Пушкин пришел в мир, чтобы славянство осталось самим собой, но это его страшная драма, он этого не смог сотворить. И он понимал, к чему его предательство приведет.

– Он-то понимал, – промурлыкал кот, – а вот некоторые не понимают и теперь уж и не поймут поди никогда, времени у них на то не осталось.

И ответить Алине было нечего, кот был прав, если даже был и не прав, но он был прав.

Недавно она писала поэму о последнем дне Пушкина, и там было все довольно хорошо изложено, многие хвалили и восхищались. Да она и сама знала, что в последние годы стала его чувствовать прекрасно



Февральская метель. Последний монолог

И больше ни звука, ни вздоха, ни взгляда,
И мечется где-то в тумане Дантес,
А кто это тут? И учитель лишь рядом,
Таков ли финал им написанных пьес?
Все было так странно, так зло и нелепо,
Но это случилось, и адская боль
Уносит куда-то в свинцовое небо,
А им остаются тоска и юдоль.
Их после охватит метель, завывая,
Пока ж император печален и зол.
Но только и он никогда не узнает,
Как к огненным рекам в тумане я брел
Чего-то хотел и напрасно пророчил,
Вдыхая болот неизменную хлябь.
Покой? Но теперь и покоя не хочется,
И ярость, и горесть, на Мойке сошлась
Та публика, кто-то стоит у окошка
Зачем они здесь, в этом жутком чаду?
Открой, пусть шумят, я побуду немножко
Средь них, а потом в неизвестность уйду.
Но где же Данзас, да какая морошка.
Мне холодно, жарко, и снова мороз,
Впустите жену, пусть побудет немножко,
Но только без воплей, без стонов, без слез.
Мне Аннушка снилась, какая не помню.
И все-таки снилась плутовка опять,
Как пусто в провалах покинутых комнат,
И флейта еще продолжает звучать.
Русалка утопит седого монаха,
И слышу пронзительных строк торжество,
А небо молчит, нет ни слова, ни знака,
Как долго смотрел я тогда на него.
Февраль, говоришь, значит, марта не будет,
Печаль и покой, и туман забытья,
В прихожей толпятся какие-то люди.
Но мир обойдется теперь без меня.
А дети, что с ними, какая досада,
А книги, прощайте навеки, друзья.