Тася переступала ногами как косолапый медведь и дула на руки. Мама что-то тихо объясняла Тасе.

– Тася! Тасечка! – закричала Маша, она испугалась, что Тася так окоченела в её тоннеде: – Тася! Я для экономии тёплый пол отключила. Знаешь, сколько сейчас электричество стоит?

Тася выла. Она ничего не слышала. Тихо запикал домофон, впуская Тасю в тепло.

– Это да. Это деньги большие на отопление пола. Лишний расход энергии, – согласился Филипп.


Вечером Вася думал, собирая на противный понедельник портфель:

«Удивительно. Тася сторожит тоннели – это хорошо: на площадке появился надёжный сторож. Маша с Филиппом подтвердили, что это я строил, а то Тася бы ни за что не поверила. Это тоже хорошо. И парень тот, который кашлял, не стал ломать, хоть и грозился, а, наоборот, ещё тоннелей прокопал».

В этот день Вася понял: всё в жизни зависит от настроения. В хорошем настроении все хотят дружить и все – твои единомышленники, а в прыгучем хотят рушить, ругаться и драться. Но как тогда быть с Тасей? Хорошего настроения у неё не бывает, а плохое – такое плохое, что хуже прыгучего.

На конкурсе

Неуверенное настроение

Ларисе пять лет. Её мама – портниха. Они едут на конкурс портных и представляют там костюм. Лариса неуверенно чувствует себя на конкурсе, ей кажется, что её костюм – плохой, тем более, что её в этом убеждает соперница по конкурсу.


Фотография автора


Мама Ларисы шила на заказ. Она была портниха. И сейчас они с дочерью ехали на конкурс. Мама ехала и думала: «Всё-таки хорошо, что мы с Ларисой едем. И на репетиции вчера она хорошо костюм представляла, не стеснялась, не спотыкалась, и даже импровизировала». А ещё мама думала о том, как тяжело придумать что-то новое, даже маленькую деталь в одежде. Мама вспомнила, что прошло уже полтора года с того дня, когда она увидела в магазине пуговицы в виде мизерных карандашиков и задумала сшить дочери зимний курточный костюм в таком же стиле: с карандашиками-аппликациями на коленках и на спине. А ещё будёновку. Если надеть будёновку и встать против солнца, Ларисин силуэт напоминает гигантский карандашище.

Лариса пялилась в окно электрички, смотрела, как на платформе растекаются лужи растаявшего снега и думала: «Хорошо бы наш вагон на каждой станции останавливался у огромной лужи, тогда бы никто больше не входил к нам, а только выходили». Лариса страсть как любила бегать по пустому вагону: туда-сюда между кресел, но такая удача (пустой вагон) случалась крайне редко. Вот и на этот раз лужа оказалось только у одной двери, и все-все люди входили в одни двери.

– Насыпали реагентов, – ругались тёти. – Сапоги так и выедает выедом химия.

– А потом подмёрзнет и опять гололёд, – авторитетно заявил толстый дядя и стал протирать запотевшие очки.

– Гололёд – это голый лёд. Это бух! – сказала Лариса. Она любила встревать в чужие разговоры.

– Именно: бух, вот именно что – оп! – и лежишь, и встать не можешь, а почему?

– Почему?

– Потому что – перелом, – с торжеством сказала бабушка и тут же совсем другим голосом, плаксивым, писклявым, жалобным, продолжила: – Только-только оклемалась, а никто место не уступает.

Пришлось Ларисе уступать место и стоять рядом с мамой, опираясь на толстый мягкий пакет с костюмом, который ей нужно будет совсем скоро представлять на сцене.


Вчера Лариса приезжала в незнакомый дом на репетицию. Дом с огромными колоннами, у колон – завитые причёски. Лариса залюбовалась. Дом был местами облупленный, но большой, нарядный: снег к колоннам пристал только с одной стороны: то ли справа, то ли слева. Лариса путала право и лево – ей недавно исполнилось целых пять лет, а она всё путалась.