«Ну, спрашивай!» – шипит ма.

И я спрашиваю: «Кто твой отец?»

Мы ждем. Он поворачивает голову ко мне и начинает говорить невнятным, бессвязным голосом из каких-то жарких стран: «Когда Сибелиуса раскрошат на кусочки, в три часа в день звезды Риги ты поймешь, что я рядом…»

…и сон обрывается. Невероятное облегчение, спальный мешок, густая, как суп, темнота, и никакой беременности, и голос с валлийским акцентом шепчет: «Все хорошо, Холли, это просто сон».

Фанерная перегородка в сарае, на ферме. Девушка – как ее зовут? Ах да, Гвин. Я шепчу:

– Прости, что разбудила.

– Ничего, я сплю чутко. Ты стонала. Страшный сон?

– Ага… нет, просто дурацкий. А который час?

Ее наручные часы светятся мутным золотом.

– Без двадцати пяти пять.

Ночь на исходе. Стоит ли пытаться снова уснуть?

Все вокруг храпят, как в зоопарке, на разные лады.

Сердце щемит от тоски по моей спальне, но я не поддаюсь. Помни о пощечине!

– Знаешь, Холли, – шепот Гвин шелестит черным покровом тьмы, – тут все гораздо труднее, чем ты думаешь.

С чего бы вдруг она именно сейчас произносит эти странные слова?

– Если у них получается, – говорю я, имея в виду студентов, – то и у меня тоже!

– Я не про клубнику. А про то, что ты сбежала из дома.

Отпирайся, быстро!

– А почему ты решила, что я сбежала из дома?

Гвин не обращает внимания на мои слова, как вратарь на мяч в миле от ворот.

– Мой тебе совет – возвращайся. Конечно, если точно знаешь, что, если вернуться, хуже тебе не будет. – Она вздыхает. – Вот кончится лето, кончатся деньги, а мистер Ричард Гир так и не примчится к тебе на своем «харлей-дэвидсоне» и не предложит: «Запрыгивай, детка!», и ты будешь ошиваться у мусорных баков на задах «Макдональдса», и, что бы там Гэбриел Харти ни говорил, будешь вспоминать сарай на ферме «Черный вяз», как пятизвездочный отель. Понимаешь, у тебя сейчас есть список: «То, чего я никогда в жизни не сделаю, чтобы выжить». Список не изменится, а вот его название станет совсем другим: «Все, что я сделала, чтобы выжить».

– Я ниоткуда не сбегала, – как можно спокойнее говорю я.

– Тогда почему назвалась чужим именем?

– Меня действительно зовут Холли Ротманс.

– А меня Гвин Аквафреш. Хочешь зубной пасты?

– Аквафреш – не фамилия. А Ротманс – фамилия.

– Да, конечно, но я готова спорить на пачку «Бенсон и Хеджес», что это не твоя фамилия. Нет, пойми меня правильно, назваться чужим именем – ход очень даже неглупый. Я поначалу тоже имя меняла. Но дело в том, что все те неприятности, которые ждут тебя впереди, раз в двадцать хуже тех неприятностей, из-за которых ты сбежала из дома.

Ну почему она меня так легко раскусила?!

– Рановато еще для золотых россыпей мудрости, – проворчала я. – Спокойной ночи!

Снаружи щебечет первая утренняя птаха.

Запиваю стаканом воды три «бутерброда» – печенюшки, намазанные арахисовым маслом, – и мы идем на большое поле в южной стороне фермы, где миссис Харти и ее муж устанавливают некое подобие навеса. Утро прохладное и росистое, но день обещает быть жарким, как и вчера. Я не злюсь на Гвин, но она вроде как видела меня нагишом, мне неловко встречаться с ней взглядом, и я держусь поближе к Марион и Линде. Гвин все понимает и уходит к грядке подальше, рядом со Стюартом, Джиной и Аланом Уоллом, так что мне с ней не заговорить, даже если б захотелось. Гэри ведет себя так, будто я превратилась в невидимку; он работает на другом краю поля, вместе с остальными студентами. Меня это вполне устраивает.

Собирать клубнику – нудное занятие, но здорово успокаивает, не то что суета в баре. Приятно проводить день на свежем воздухе. Птички, овечки, грохот трактора вдали, веселая болтовня студентов… ну, она вскоре смолкает. Каждому из нас выдают по картонному поддону с двадцатью пятью прямоугольными лубяными лукошками; каждое нужно наполнить спелыми или почти спелыми ягодами. Отщипываешь ягоду от стебля ногтем большого пальца, кладешь ее в лукошко и так далее. Сперва я собираю клубнику, сидя на корточках, но от этого сводит икры, так что теперь я на коленях продвигаюсь по соломе на междурядье. Эх, надо было взять с собой джинсы посвободнее или даже шорты. Переспелые клубничины, те, что давятся под пальцами, я отправляю в рот, ведь трескать хорошие ягоды – все равно что съедать собственный заработок. Заполнив все двадцать пять лукошек, надо отнести поддон под навес, где миссис Харти все это взвешивает. Если вес точный или чуть больше, она выдает сборщику пластмассовый жетон, а если нет, то приходится возвращаться на грядку и добирать недостающее. Линда говорит, что в три часа все двинут обратно на ферму, где нам обменяют жетоны на деньги; жетоны надо бережно хранить, иначе никаких денег не получишь.