Разобравшись с источником шума и решив, что просто поселились у забора, разделяющем владения богов земных и морских, местные успокоились, занявшись поисками выгоды от такого соседства.

Когда мистика и страх отступили, и шумной стены перестали бояться, неподалеку, в дне пути, выросла деревушка рудокопов – низкорослых и коренастых мужиков, жаждущих найти золото либо ценные каменья, но в итоге за неимением ни того ни другого, занявшиеся добычей железа и его обработкой. Само собой эти ребята с большой охотой меняли свои поделки на меха, кожу, копченое да вяленное мясо. Особо сильно горняки ценили хмельной напиток из дикого меда, рецепт которого был страшной тайной охотников. Еще горняки сильно сетовали на то, что охотничье братство обзаведясь ножами да парой топоров, торгует у них только наконечники для стрел, а за топором приходят когда старый до обуха изотрут. На что получали ответ, что мол лесные духи обвешанных железом в своих владениях не жалуют – вы вон тоже глубоко не копаете, чтоб горных духов не прогневать…

Землепашцы да скотоводы тоже не заставили себя долго ждать, облюбовав роскошные луга, которые начинались в трех днях пути на северо-запад от охотничьего поселения. Деревеньку охотников за крутой нрав жителей, на разбойничий манер, обозвали браконьерской – шибко уж рослые, обвитые тугими мышцами лесные жители напоминали мирным пахарям разбойников, которые частенько не давали спокойно жить народу ближе к столице, где побольше трактов и купеческих обозов. Несмотря на это, зажили по-соседски – хлеб да овощи в обмен на плоды охоты от нас, да железный инструмент от горняков всем пришлись по вкусу. Только полотняные порты да рубахи, деланные крестьянскими бабами, которые они постоянно пытались сменять на что-нибудь, оказались не по душе ни горнякам, ни нам. По лесу в них не побегаешь – одни клочки останутся, да и рудокопы наши кожаные одежки предпочитали – тряпка мол истирается быстро. В итоге мы даже обозы совместные стали собирать до ближайшего города, куда было неделю ходу на крестьянских телегах.

Городок этот назывался Тернью, по названию тамошней реки, и считался дикой глухоманью по столичным меркам. Но, между тем, базар там был, даже столичных купцов, да разношерстных перекупщиков хватало. Так что торг у нас был хороший. Монеты домой никто не вез – толку нам от этих кругляков в лесу. Везли поделки мастеров городских, хозяйскую утварь, сладости да гостинцы детям и женщинам, в общем, то чего сами не могли добыть или сделать. Особо ценились тамошние ножи – наши соседи так калить железо, чтобы оно было крепким и легким, не умели.

Имперские сборщики податей изредка добирались и до нашей глухомани, раз в два-три года, делая это с большой неохотой и больше для порядка, нежели для пополнения казны. Золотом и брильянтами у нас не пахло, а выдвигаться к нам приходилось по весне, чтобы вернуться до зимних морозов и метелей. Вели они себя, кстати, очень вежливо, в отличии от центральных регионов империи – там эти ребята могли и село спалить, чтоб соседям неповадно было подати утаивать. А к нам отряд больше пятидесяти человек по лесным тропам не проведешь, а ежели нас, либо наших соседей обидеть, то из этих лесов и маленькой армии не выбраться – они и не поймут почему после каждой ночевки по десятку людей пропадает и откуда в конце стрелы прилетят.

Так что солдаты из конвоя были тихенькими, а сборщики податей ограничивались парой рулонов материи да несколькими телегами зерна от пахарей и пятью мешками колец для кольчуг от горняков. От нас же брали штук тридцать пушных шкурок лично для имперского двора и всяко, как нам казалось, хрень – например здоровенные рога лося. Лось этот, кстати, вымахав до неимоверных размеров и окончательно потеряв страх перед хищниками, сам приперся в деревню, наверное территорию оспаривать, ну и проиграл схватку с десятком лучников, не успевших в тот день на охоту.