По всей комнате одобрительно закивали – все, кроме сэра Эланда. Он, как я заметил, лишь следил за мной, прищурившись, своим скользким взглядом. Было бы правильно уже тогда его прикончить. Но я, пересилив себя, выкинул его из головы и продолжал:

– Вот и славно. Жду всех: и свой отряд, и своего брата. Будете со мной – порадуете Госпожу нашу, ну и меня заодно. Ну а нет, так на нет и суда нет, дверь открыта, а дорогу на юг вы знаете. Вот и катитесь.

К двери не двинулся никто. В итоге это давало мне в распоряжение человек двадцать или около того. Отчасти мне хотелось, чтобы сэр Эланд взвалил на себя свой краденый щит да ускакал ко всем чертям на своем краденом жеребце, но он лишь сидел, глядя на меня, с утренней кружкой пива в руке. Я кивнул.

– Ладно. Выпейте, сходите по нужде да готовьтесь в дорогу – через час выступаем.

В Эллинбург мы въехали через три дня, на закате. Йохан – по правую руку от меня на своём сухопаром чалом мерине, Анна Кровавая – по левую на своей серой кобыле и сэр Эланд – позади на краденом боевом коне, а за нами – вереницей девятнадцать пеших. Когда мы приблизились к городским стенам со стороны южных ворот, стража подозрительно на нас покосилась, но поди-ка откажи солдатам, что воротились с войны. А особенно если во главе у них – капеллан в сутане. Топот конских копыт гулко разнёсся по проходу в проездной башне, а затем, миновав ворота, оказались мы в самом городе.

В ноздри мне, будто кулак в морду, шибанул запах. Эллинбург – город промышленный, и нет в нём числа сыромятням, плавильням и кузницам. Берег речки, что ограничивает город с востока, облепили мануфактуры и превратили её своими сбросами в загаженную клоаку. Я здесь вырос, и всё же за три года войны запах этот успел благополучно забыть. Чтобы успокоить свою кобылу, я потрепал её по гладкой вороной шее. Кобылу эту в своё время пожаловал мне лично сам командир, когда я принял жреческий сан. Лошадь была деревенская, и, очевидно, непривычные шумы и запахи её тревожили.

Через плечо оглянулся я на отряд. Лука Жирный весь расплылся в улыбке, а Котелок таращил глаза на пол-лица, упиваясь знакомыми видами. Двое или трое из остальных парней слегка позеленели, а какой-то из Йохановых селян так и вовсе, согнувшись, блевал в канаву. Я усмехнулся.

– Добро пожаловать в Старого Смердюка! Добро пожаловать в Эллинбург!

Парни по большей части были не слишком рады прибытию. Мы с Йоханом, Лука Жирный и Котелок – мы были дома. Остальные же, похоже, ощущали себя если не в самом дерьмовом из мест, то во втором по своей дерьмовости. Худшим из худших, конечно, был Абингон. Абингон прошли мы вместе, он-то и скрепил наши узы. Сделал нас единым целым. Люди, вместе прошедшие адское пекло, обычно по возможности держатся друг друга. Может, овцеводы да свинопасы и покинули полк, но эти ребята сделаны из правильного теста, раз удержались вместе под сумасбродным командованием Йохана или под моей карающей справедливостью, эти через что угодно пройдут заодно. По крайней мере, так я надеялся.

Мы выехали из-под длинной тени стен, и я как следует осмотрелся. Чем больше я видел, тем меньше мне верилось, что тётушка Энейд последние три года держала дело под наблюдением. Эллинбург никогда не отличался красотой, что правда, то правда. Столицей он не был, и великолепных зданий было в нём немного. Не было здесь ни дворцов, ни большой библиотеки, ни театра, ни академии чародеев, ничего из того, что якобы видел сэр Эланд в Даннсбурге. Если он там вообще был. В то же время, до войны Эллинбург процветал. Был здесь блистающий роскошью Великий храм всех богов на вершине холма, венчающего Торговый ряд, и он, по крайней мере, никуда не делся, а вот половина лавок была заколочена, многие окна разбиты, а улицы – усыпаны грудами гниющего мусора. На этих улицах полным-полно было побирушек, намного больше, чем следует, – они выставляли напоказ обрубки недостающих конечностей или перевязанные глаза перед равнодушными прохожими. И слишком многие из этих калек походили на ветеранов войны, отчего становилось не по себе.