При полном отсутствии уличного освещения (лишь за Полыновкой, над силосной ямой, горит одинокая лампочка), Тарпановка преображается. В трепетном свете звёзд и редких окошек, отдающих голубым из-за неистовствующих в этот час телеэкранов, кажется, что брошенные дома вступают на равных в общий порядок, и хозяева в них просто улеглись спать пораньше, а не отправились давным-давно на вечный покой или в чужие края для более разнообразного проживания. И молчание улиц кажется тогда каким-то коренным и одухотворяющим. Хочется стукнуть в ближайшее окошко, вывести сонного хозяина на улицу и показать ему, дать послушать эту величавую тишь – пусть проникнется и перестанет, наконец, держать в голове всякую мелочную ерунду, а подымется душой и всей волей своей к тому, что называется…

Но порывы приходится сдерживать. Можно стукнуться в окно и так до утра и простучать, потому что, скорее всего, угодишь именно туда, откуда и многотерпеливые пенаты поразлетелись. А стучаться в освещённое окошко… Витек Пиндюрин батарейку спросит, Санёк Корнеев – закурить, да и прочие, если и постоят, то из вежливости, а потом уйдут дошивать что-нибудь, дохлёбывать щи, дочитывать газетку или досматривать телевизор. Дело известное. И остаётся нам гулять просто так, серыми кошками, которых и в действительности не так уж и мало перебегает туда-сюда пустынные улицы.

2

«Рисковать так рисковать», – решился Семён Антонович Зюзин и навалил на телегу третий мешок комбикорма.

Плоховато было, что коньячок нынче выдали, не каждый захочет расстаться с ним в обмен на мешок всего, но троих, точно, расколоть было можно. Причём, что интересно, не зажиточный это был клиент, а прямо наоборот – малоимущий. Ну, разве что лично не употреблявший и знающий спиртному одну лишь цену натурального обмена. Натуру Зюзин и погрузил на ловкую свою таратайку, обильно смазанную в трущихся частях именно по случаю отоваривания, с предусмотрительно приспущенными шинами. Мягкий, неслышный ход был обеспечен, только Гнедой будет пофыркивать и ёкать своей селезёнкой.

Вообще сходных клиентов было пятеро. Ближе всех, через проулок от магазина, жили Самсоновы, тётка Груня с дочерью. Между прочим, немая могла и сама свою живность сполна обеспечивать, так как наяривала в разнорабочих, а они все свинарник обслуживали. Но в свинарник, правда, сытней дроблёных отходов пополам с землёй ничего и не завозили сроду. Следующая клиентура – сёстры Вашурины. Маша к тому же писалась Луговой, а вместе с сынком её, учётчиком Петей, на этот двор приходилось три бутылки – запросто отдадут одну. На той же Нижней улице жили Рататуев Кузьма Иваныч, затворник полнейший, и почти что соседка его тётя Поля Янсон – у этой хоть и один поросёнок всего, зато нынче, вместе с квартиранткой-учителкой, они две бутылки огребли. Как запасной вариант Зюзин имел в виду «попа» Мясоедова, однако на того когда как угодишь, даже и в отоваренные дни. А начинать следовало с Рататуева.

– Н-но, Гнедой. Давай окружною, – негромко распорядился Зюзин, усевшись на телегу, и повозка неслышно снялась с места; теперь через Полыновский мост, мимо кладбища – и на мордасовскую дорогу, чтобы с дальнего конца заехать на Нижнюю; дальше Рататуевым переулком можно и на зады переехать. – Н-но! – посмелей шумнул Семён Антонович.

В ноябрьское отоваривание очередь производить натуральный обмен выпадет Валюну Жигину, и неизвестно, какая ещё погода будет стоять. А пока хорошо: сухо, не холодно, хотя ветерку можно бы и подуть – постучать ставнями, пошуметь в палисадниках. Но и так сойдёт, без маскировки. Ни Шоки, ни бригадира на вечерней дойке не было, авось и теперь ещё припухают.