– Применяете ли вы те же принципы не только к отдельным личностям, но и к народам? Вы, военный?

– Да.

– К военным действиям?

– К действиям агрессии. Если нация считает насилие орудием политики, значит она отрицает вековой интеллектуальный прогресс.

– Все равно, – упрямо настаивала Альма Корриган, – это просто абсурд – считать нас всех подозреваемыми. У следствия наверняка есть идея, кто это сделал.

– Если и нет сейчас, – вставил Хьюберт Хэй, – то появится, как только Роберта Саймс откроет рот.

На мгновение воцарилась неприятная тишина.

Я со звоном поставила стакан на стеклянную крышку стола.

– Что ж, – произнесла я, – для спокойствия тех, кто не является убийцей, я обещаю, что Роберта будет оставаться в безопасности все то время, пока она не в состоянии открыть рот.

И я вышла из комнаты.

Оказывается, что в минуту опасности с вежливых и утонченных людей тут же слетает лоск. Я чувствовала, что в сегодняшнем разговоре в гостиной звучал какой-то явный подтекст и если бы кто-то посторонний внимательно проследил за всеми в этот момент, то тайна была бы разгадана. На первый взгляд, думала я, подходя к темному коридору, ведущему на кухню и в дальнюю часть дома, полковник ни в чем не замешан. Он весьма убедительно высказал свои принципы, но так бы повел себя и убийца. А наш убийца очень умен, не стоит и сомневаться. Это актер, прячущий инстинкты оборотня под безупречно цивилизованной внешностью. Никто из сидящих в гостиной, слыша, как его обвиняют, и ощущая свое полное одиночество, даже и глазом не моргнул. Правда, убийцы могло и не быть в гостиной… Здесь имеются и другие варианты, как справедливо указал Аластер.

Обогнув угол, я налетела на Николаса.

Налетела в буквальном смысле слова. Он схватил меня за руки, не давая мне пройти и пытаясь разглядеть, кто стоит перед ним в темном коридоре.

– Э… – тихо сказал он, – да это наша полицейская шпионка. К инспектору не сюда, дорогая.

Разозлившись, я стала вырываться:

– Пусти меня, черт бы тебя побрал! Пусти меня! И не смей так со мной разговаривать! Ты не имеешь права…

– Ты сама меня вынуждаешь. Куда ты идешь?

– Тебя это не касается!

– Это касается любого: тебя надо остановить, чтобы ты не бродила одна в темноте в таком опасном месте.

– Я иду на кухню за едой, – раздраженно объяснила я, – и мне некогда.

Он не двинулся с места.

– А где же твой дружок?

– Ты о ком?

– О твоем златовласом preux chevalier[8]. Почему он не изображает твоего телохранителя?

– Ты всегда отличался грязным воображением, Николас, – с горечью констатировала я.

– Ну конечно. – Он язвительно усмехнулся. – Надо заметить, это ценное качество для писателя, хотя, вероятно, для мужа…

– Вот именно. А теперь пусти меня.

– Минутку. Тебе это может показаться странным, но я говорю серьезно, Джанетта. У меня создалось впечатление, что ты получаешь слишком большое удовольствие от прогулок в одиночестве… или с кем-нибудь, кого ты не знаешь. Если бы у тебя была хоть капля ума, ты бы понимала, что этот тип способен на все. Разве ты не боишься?

– Не боялась три минуты назад, – парировала я.

Не знаю, зачем я это сказала. В то же мгновение, как эти слова вылетели у меня изо рта, я пожалела о них. Николас отпустил меня, но продолжал разглядывать в полумраке. Мне казалось, что он слышит, как стучит мое сердце.

– Ого… – после паузы произнес он, а потом тихо добавил: – И откуда ветер дует?

Я молчала. Мне хотелось убежать от него к свету и теплу кухни, но я стояла, словно пригвожденная к стене коридора ударами собственного сердца.

Николас заговорил:

– Значит, ты боишься, что я убью тебя, Джанетта mia?.. Ты и впрямь так думаешь, Джанетта? Перерезать такое прелестное горлышко, Джанетта… и все из-за чего? Из-за прошлых времен?