Я сидела на мокром песке, обнимала, оглаживала, обнимала собачий скелет, рыдала и смеялась, а Тяпка тыкалась мне в лицо жёсткой костью бывшей морды и жалела сердечно, что не может меня вылизать. Но она была со мной, она была со мной, она была со мной!

Я обнимала, обнимала её, прижимала к себе и думала: я не отдам смерти тех, кого люблю. Я нашла мост, нашла путь, я – как Церл… я делаю страшное дело, но я, я тут хозяйка!

– Деточка, – ласково сказал Валор, – да вы же чокнутая.

А я только шмыгнула носом.

Я добрела до дома, до своей постели, еле волоча ноги. Упала на неё, не раздеваясь, и провалилась в чёрный сон, обняв Тяпку, привычно устроившуюся рядом со мной.

А разбудила меня моя собака. Моя милая, милая мёртвая собака.

Отец не подумал, что собакам нужно лаять, не вмонтировал в горло Тяпки маленький орган, который имитировал бы лай, – а я тоже не догадалась и не подсказала. И лизаться Тяпа теперь не могла – и потому тыкала меня носом и нежно прихватывала пастью. У неё остались слух и чутьё. И любовь.

И я вскочила, услыхав шаги на лестнице. Когда колотили в дверь, я уже пыталась как-то привести в порядок волосы. Дар полыхал во мне, как перед большой бедой.

– Карла! – тревожно позвал отец. – Нужно, чтобы ты спустилась в гостиную, цветик. Пришли жандармы и святой наставник, они хотят говорить с тобой.

Не приходили раньше. Я никому не мозолила глаза, а покупатели кукол и не думали стучать в жандармерию или Святой Орден. Дочь кукольника – некромантка… да подумаешь! Не танцевали же скелеты вокруг нашего дома! Я была тихая девочка с тенью Дара – так, наверное, обо мне думали те, кто был в курсе дела.

А теперь стукнули. Можно не ходить гадать, чтобы узнать, кто именно.

– Мне нужно одеться, – сказала я как можно спокойнее. – И причесаться. И я выйду.

Я оделась прилично – в смысле, в корсет и кринолин. Связанная и в клетке, девушка кажется безопасной. Шею закрыла платком до самого подбородка. Волосы запихала под чепчик.

И взяла муфту. Издали сходила за порядочную девицу, тем более что мне было страшно.

Тяпка хотела бежать со мной, но я кинула на кресло свой чулок и приказала:

– Охраняй, пока не вернусь.

Моя собака легла на чулок и свернулась. Я успокоилась. Она теперь без разрешения не встанет – вот и нечего чужим глазеть на мою Тяпочку. Обойдутся.

Но дверь я на всякий случай заперла. С некоторых пор я начала её всегда запирать.

Спустилась – а там отец, бабушка с дедушкой и тётка сидели с жандармскими офицерами, молодым парнем в штатском и наставником в лиловом шёлковом балахоне, явно каким-то чином в Ордене, не простым монашком. Жандармы пили наше вино, наставник делал вид, что постится, и сглатывал, когда его взгляд падал на бокалы.

Бабушка поджала губы и делала вид, что всё это для неё – неожиданная новость. Дедушка казался озабоченным, отец – усталым и убитым, а тётка так явственно радовалась, что даже толком скрыть это не могла. Так я и узнала, кто конкретно стукнул.

– Доброе утречко, – сказала я, подходя. – Батюшка, кто именно из этих господ хотел со мной разговаривать?

– Цветик, – сказал отец с очень явственной мукой в голосе, – вот этот господин – медик Ордена, он хотел бы освидетельствовать… твою ручку… а святой наставник желает убедиться, что ты… добронравная девица.

Я сдёрнула муфту с руки и сунула ладонь медику под нос, так что он отшатнулся.

– Да, – сказала я. – Клешня. За это меня полагается убить, святой наставник?

И этот дёрнулся. А старший из жандармов проблеял:

– Вообще-то, по закону некроманту полагается ошейник и заключение за осквернение могил, а костёр – за убийство…