Она здесь много читала, пополняя знания из этого удивительного мира, и каждый раз не могла побороть искушения потрогать рукой, поласкать минералы – обычные уральские камни – драгоценные, полудрагоценные, поделочные…
Горный хрусталь. Прислони к щеке – холодный, как застывший лед, навсегда потерявший способность таять, вызывающий восхищение своей спокойной прозрачностью. Трудно поверить, но это – кварц!
Или амазонский камень. Говорят, впервые нашли его на берегах далекой Амазонки. Глядь, и на Южном Урале сыскался – сине-зеленый красавец, соперник легендарного малахита.
Агаты радуют и ласкают взор неповторимой причудливой окраской, разнообразием цветов. На одном темнеет задумчивый лес, на другом – заснувшее море, на третьем – кусок вкусного и ароматного торта. Срастание различных минералов, основу которых составляет халцедон, описывалось Теофрастом в трактате «О камнях» еще лет за двести пятьдесят до наступления новой эры, а название связано с рекой Агатес на острове Сицилия.
Яшма. На Востоке Яшму прозвали «иешме» – летучий камень. Такое название он получил за легкость красок и цветов. Вымыслу уральской матери-природы, выразившемуся в рисунках всевозможных яшм, нет предела. То на одном камне видны цветные точки, то сыпучие барханы, то хитро сплетенная мозаика. Сколько тонов и оттенков!
Исключение для уральской коллекции составляет лазурит. Ляпис-лазурь. Бродяга Бородач в здешних местах его не находил. Привез он его издалека. Этот лазоревый камень вызывает легкую грусть и воспоминания о чем-то далеком, не о детстве ли? Стасю Павловичу подарил этот камень на долгую память потомок русских переселенцев – молодая женщина на Алтае. Об этой печали Бородача Таня знала из его дневников. «От тебя, Танюша, я свои дневники не скрываю. Знай, мы – старики, тоже были когда-то молодыми… Завещаю тебе вместе с ними и письма от неё», – с грустью сказал он ей однажды. «В них больше воспоминаний о походах, истории местных краев, чем самой любви. Матка боска, как это было давно, и словно вчера…»
Татьяна со скрытой завистью переворачивала пожелтевшие листки и украдкой вздыхала.
С книгой в руках Татьяна Николаевна часто уходила на озеро. Пристроившись под сосной, на самой вершине Крутиков, до полудня читала и часто отрывалась, глядя на синюю гладь, на которой лодки рыбаков казались чайками, присевшими на воду перед непогодой. Затем по пологому спуску добиралась до узкой полоски белого песка, купалась и уходила.
Как-то раз, любуясь закатом солнца, утопающего в вершинах Соколиного хребта, она встретилась с рослой черноглазой девушкой. Познакомились. Звали её Соней. Странная эта Соня! Угрюмой и дикой её едва ли назовешь, но какая-то таинственность сквозила во всем её облике и поведении.
Начнет Татьяна Николаевна о чем-либо рассказывать, – Соня молчит и вида не подает, что заинтересована темой, будто не слушает. Пораженная невниманием, Таня, обидевшись, замолчит. А Соня тут же спросит: «Ну а дальше, дальше что?» Или когда Татьяна Николаевна задумчиво перебирает в ладонях серо-зеленоватые, поднятые на берегу галечки, подбирая ключи к замкнутой душе новой подруги, та вдруг неожиданно заговорит. О себе почти ничего, все больше о матери, о сестренке, о братьях.
Девушки незаметно подружились. Но Соня не сразу открылась, что изредка гостит в Тургояке у своих родителей, а проживает в Косотурске, в доме брата матери.
– Про Волковых слыхала?
– Кто же их у нас не знает…
– У них!
Прогуливаясь как-то по берегу, Таня сказала:
– И все-таки дома ты здесь, а не там! Родители – самые близкие. Не представляю себе, как возможно в отчем доме находиться на положении гостьи? – Она задумалась, подбирая слова, чтобы ненароком не обидеть подругу. – Как же они тебе позволяют бесцельно проводить время? Девушке из крестьянской семьи начертано ткать, шить, вязать, коров доить, с горшками возиться…