Нас вынесут еще на пьедестал
Всеславия иль столпного позора.
«От седмицы до черной недели…»
От седмицы до черной недели
Мы Христа не могли пресвятить,
Втуне крови избытки сордели —
Стали ей купола золотить.
Только мало бывает и крови,
Где цветки и терницы сплелись,
Но темно житие без любови,
Мы за это сполна разочлись.
Иисус, Он и мертвых жалеет,
Всё чрез смерть о любви говорит,
И венец Его немощный тлеет:
Это золото наше горит.
Эринии в августовском саду
Август, пленник астрийский, запел
Песнь свою перед мглою.
И колчан, полный огненных стрел,
Взял на хоры с собою.
Ах, Господнее лето цветет,
Дама-глория в цвете,
Разве темный сребрится киот
С образками о лете.
Страшно глянуть и бросить нельзя,
Не избыть, яко вина,
Искривилась земная стезя,
Где ея сердцевина.
Тяжелы эти иглы от роз,
Не иступятся кровью,
Кто ответствовал смерти всерьез,
Поплатился любовью.
А превратной любовь и была
О горенье нелепом,
Видишь, перстень мой держит игла
Диаментовым крепом.
Дале немость и глухость садов,
Раз не сталося брашен
И траурною ятью плодов
Зрелый серпень раскрашен.
Бледный мрак в череновом огне
И цветки засыхают,
Хоть сугатные эльфы одне
Пусть над сими порхают.
Весело им кружиться-летать,
Не услышат литаний,
Глухо кадиши станут читать
С багрецом листований.
И литании тонкий исток
Воспоит Лорелею,
Будет желтию всякий цветок
Бит ли, выкрашен ею.
Нож садовый отбросил я прочь,
Прячась, неосторожно
Куст задел: – Ты умрешь в эту ночь?
– Да, спастись невозможно.
«Высока твердь, но мало света…»
Высока твердь, но мало света,
У врат успенных царствий мгла,
А с кровью Нового Завета
И наша цветность истекла.
Сколь поздно смерти научаться,
Брести за мертвою водой,
В кармины станем облачаться
Пред ясной Божией Звездой.
Нагим и мертвым кров ли нужен,
Всецарский цвет на сих венцах,
Орфей и был со нами дружен,
Лишь он восплачет о певцах.
Второй архаический триптих
I
Даровали, Господь, мертвым чадам Твоим
Тесьмы красной мотки да сребряны сувои,
Боле таинств не ждем, а в рядне предстоим,
Перстов прячем искол за смарагдами хвои.
Серебро, серебро, много ж было его,
Так покрали шары с ёлок жалкие тати,
Снеже черный округ, тлумных звезд святовство,
Царичей неживых весело ль им венчати.
Сестры нас предали в новогодней гурме,
Девы белы влачат по адницам рамена,
Их и лядвий пронять здесь неможно Чуме,
Только розы горят в огне храмного звона.
Мы, Господь, образа неокладные чли,
Азазелей златых во тщете отпускали,
А свилися одно со змеями в угли,
Ах, Твое ангелы нас почто не искали.
Смерть царит на пирах, где юроды поют,
Держим все на замках мы языки предвестны,
Из серебра, Господь, в Рождество и сольют
Закровавленных чад – слезы наши бескрестны.
II
Подаяний, Господь, воздаяний одних
Нищи каистры полны, у порожца их скинем
Со кровавых рамен – много ж горечи в них,
Как святарный притвор благодарственно минем.
Торбам тем не вместить разве перстных иглиц,
О златой мишуре агнцев смерды тащили,
Розы выбила Смерть из точащих петлиц,
Свечки в битом сребре небовеи вощили.
А и сами теперь не царим, не поем,
И влачимся слезно в ризмановых ряднинах,
Буде кельхи дадут, за бытье изопьем,
Нету крыльев – горбы тлеют звездно во спинах.
Страстотерпные с глав посрывали венцы,
Стопы наши язвят черневые колючки,
Белы хлебы несли ко Тебе первенцы,
Обобрали, Господь, голодарные сучки.
Иль приидем в алтарь, ангелочки узрят
Струпья ран да пухи – кликни чад из притвора,
Бойной кровию, виждь, наши лики горят,
Енчит все у колод окаянная свора.
III
Дале немость, Господь, остаемся молчать,
Пресеклись январи и святочные оры,
Вот и губы свела терневая печать,
Наши кельи пусты, чернь лиется в затворы.
Истекли во пирах слезы солью одно,