Яблоки и груши сушат. Они сморщиваются. Бабушка размачивает их, прокручивает в мясорубке и печет пироги. Пока она месит тесто, Надя сидит на табуретке, болтает ногами, грызет сушеные яблоки. Тесто подходит в кастрюле, его вываливают на стол. Когда бабушка отворачивается, она отщипывает от мягкого дышащего шара кусочек – он тянется, пузырится, она торопится скорее отправить липкий шарик в рот. Он нежно-кислый.

– Опять тесто ела! Внутри все склеится! – причитает бабушка.

– А мне хочется! – говорит она и болтает ногами.

Бабушка смазывает ладони подсолнечным маслом, чтобы тесто не липло к рукам. Когда начинка кончается, лепит плюшки. Смазывает маслом и посыпает сахаром.

Мама готовит невкусно. Пироги у нее тяжелые и сырые. Бабушка презрительно называет их «варакуши». Так и говорит: «опять своих варакушей принесла!».

Мама злится. Дедушка раскачивает пирог на ладони: «Зашибить ненароком можно».

Мама выхватывает у него пирог и надкусывает: «А мне нравится!»

Мама любит яблоки. Крепкую антоновку, розоватый анис, грушовку. Если они приезжают с папой, она садится в желто-алом халате на веранде, ставит рядом корзинку с яблоками, жует потихоньку. На лице ее – счастье. Она очень устает, и простые радости превращаются в счастье.

На узком подоконнике веранды бутылка синего стекла. Ее привезли из Мексики, раньше в бутылке было вино. Из горлышка чуть горчит, пахнет черным виноградом. Теперь в бутылке сухая ветка, красиво изогнутая.

Странно, как они не понимают, что она нарисовала не «догму» какую-то – а «руководство к действию»! Это карта. Маршрут, как пройти к пещере. Она же видела то место как бы сверху, точно все изобразила. Конечно, пришлось изрисовать немало больших планшетов. Каждая «картина» – это определенный фрагмент. Нужно сложить их вместе, один к одному, и все станет ясно. Горные плато, скалы, все более редеющие леса, языки ледников, перевалы, хребты, гранитные зубы в пасти вечного мрака. Цепочка следов одинокого человека к вершине. Бешеные скакуны небесной кавалькады высекают искры в иззубренном хребте каменного зверя.

А день все длится и длится… бесконечно перетекая в вечер… мешая длинные малиновые блики заката с наползающим фиолетовым мраком из сада. Она засыпает. Сквозь сон слышно: дед с бабушкой продолжают сидеть на веранде.

Бабушка: – Что-то к дождю, видно…

Дедушка: – А я черную, коричневую краски у нее заберу потихоньку. Оставлю лимонную, травяную, оранжевую. Так посветлее все станет.

Дождь. За стеной вовсю шуршит, пузырится, клокочет. В саду танцуют голубые девушки.

И может, действительно, все становилось светлее? И Аратюнян не только убеждал ее любить книги… но и самой писать, спасибо ему! «Четко фиксировать свои мысли». Вести дневник, например. Но с этим не совсем получалось, она попыталась несколько раз, но хватило ненадолго… Ладно, если ее что-то беспокоит, настаивал доктор, она может описать это и переписать несколько раз на отдельном листе бумаги. А потом сжечь его. И прах развеять по ветру. Избавиться от навязчивых мыслей. Все, этого нет! Не надо больше думать об этом.

Она так и делала. Выписывала то, что ее тревожило – и сжигала листок в костре. Или на даче, когда они с дедушкой сгребали листья, мусор. Все старое, ненужное, отжившее свое. Наводили порядок.

И на велосипеде она не ездила, не отжималась и не прыгала через скакалку… но зато любила танцевать! Тридцать минут танца – это, можно сказать, два километра пробежки. Когда-то в дедушкином театре ее детское воображение больше всего поражала амурская сказка по преданиям дальневосточных народностей. Сказка про змея Химу. На нее приходило больше всего зрителей: дети всех возрастов, родители, дедушки-бабушки… А многие по нескольку раз, так их завораживало и притягивало это действо. В ней танцевальная группа, двенадцать молодых артисток, исполняла танец цветов симбир. Костюмы у них самые фантастические: на головах сооружены целые клумбы, лепестки распадаются в стороны на метр. На сцене они превращались в двенадцатиголовое, двадцатичетырех-рукое-ногое существо. Взмахнет их ведущая крылом-лепестком – за ней медленнее или быстрее вздымается и опадает лепесточная волна. Кивнет головой-соцветием – цветочный узор тут же меняется, как в калейдоскопе. Изовьет ногу-стебель – и целая гирлянда, обвившая всю сцену, колышется за ней. Танцовщицы выползали (точно, медленно и гибко выползали), следом стелился туман из дым-машины – они подкрадывались и завьюживали ребят-актеров. Водили вокруг хороводы-змейки и все быстрее, быстрей! Затемнение сменялось разноцветными вспышками, лучи стробоскопов пробивали тьму, световые снежинки от кружащихся зеркальных шаров опускались и взмывали вьюгой. А колонки на басах проседали: шаманские бубны, горловое пение… Шорохи или скрипы, удаляющиеся шаги, птичьи вскрики (это голоса «ушельцев», оркестр невидимок). И самая красивая, их ведущая, – как камень брошена в пруд, – всегда в центре расходящихся цветочных кругов. Она едина в двенадцати отражениях, в эхе музыкальных всплесков, в повторяющемся дыхании. Цветы симбир – это цветущая на болоте поляна. Они изображали цветущую на болоте поляну, что дурманит своим запахом впадающих в морок, заблудившихся мальчика-казака Володьшу – или Лочу, как зовет его девочка Айринка, дочь Намека-охотника из тамошних людей. Он, охотник, тоже когда-то попал на эту поляну и превратился в болотного духа Боку. И у Лочи потерялся отец-батя Иван. Его захватил в полон Великий Монг-Бо, это Амур-батюшка. Отправил сторожить калужат матери-рыбы Калуги, которую по жадности поймал казак в свои сети. Дети идут искать своих отцов и всегда спрашивают свое сердце, как им одолеть существ нижнего мира? Волшебная птица Кори, тигр Амбу и человек-скала Какзаму помогают им победить змея Химу, что проползает в реальность и пытается сожрать ее.