Не все мои сородичи испытывают позитивные эмоции, находясь на Земле. А многие и вовсе не преодолевают младенческий возраст. Они снова и снова попадают в Котячий Вертеп. Это самое печальное место на моей Планете. Вместе с кошкой туда возвращается одиночество. Стрелки часов там почти не двигаются – часы едва идут. Они показывают время Одинокого Одиночества.

Из Вертепа нелегко выбраться. Если котенок не получит помощи и погибнет, его катализатор счастья останется на нулевой отметке. Кошка вернется в Вертеп и в следующий раз ей придется начинать снова, с нуля.

***

Мы топтались на одном месте. Наш дуэт все больше напоминал вопли раненого зверя. Изогнувшись ощетиненной дугой, я как-то не очень уверенно подпирал противника, словно раздумывал. А он, выбрав тактику защиты, покорно принимал оборонительную позу. Его взъерошенная дуга скомкалась, как будто он хотел стать маленьким и незаметным.

Дело так и не дошло до лапопашной. Я объяснил молодому Неофиту, что его претензия на мою территорию сомнительна, и мы распрощались.

Это не волны залива пенятся у берегов.

Это бурлит в животе голодной бездомной кошки.

Позади три года моей земной жизни. По человеческим меркам мне исполнилось двадцать восемь лет. Я научился хорошо разбираться в настроении любимых людей и зачастую использовал это умение для достижения своих кошачьих целей. В то же время я остро реагировал на малейшие изменения их душевного состояния.

Земное утро я обычно начинал с главной комнаты – кухни. В то кухонное утро я сразу сообразил, что вот-вот придут гости, потому что кухня много шипела и еще больше шкворчала. «Будут вкусняшки!» – одобрил я гостей. Днем все шло по моему продуманному плану. Я вертелся вокруг стола, заглядывал в тарелки с едой и ждал, когда мне что-нибудь перепадет. К моему удивлению, перепадало мне много и часто.

Наевшись досыта, я зарыл лапой лишний кусочек колбаски, импульсивно стянутый с тарелки под стол, и нацелился на колени. В этом месте мой план сломался. Меня словно поделили на две половинки – в одну и ту же минуту колени под столом и манили меня, и отталкивали. С этим неприятным чувством, выползшим из каких-то потаенных уголков моего подсознания, я поспешил улизнуть из комнаты.

Вскоре я получил объяснение своему раздвоению. Четыре месяца спустя он потерял отца. Тот семейный праздник, посвященный четырехлетию моего маленького друга, был прощальным.

Наши отношения сложились не сразу. Моя токсичность для его сына прочертила в них жирную царапину. Я разглядел ее в его глазах. Царапина долго не заживала. Она то сохла, то набухала. Я тоже не сдавался – твердо решил, что, если уж завоевывать их сердца, так без исключения – всех.

Долго размышлял над тем, какой метод применить, и вспомнил Барсика. Его «клин клином вышибают» «из человеческого» (Барсик вообще много чего «из человеческого» знал). «Царапина завладела глазами его отца, значит, и завоевывать сердце надо глазами», – сообразил я.

Каждый раз, когда он приходил, я ловил его взгляд. Смотрел проникновенно, прямо в царапину, и старался как можно дольше пойманный взгляд удержать. Иногда к его взгляду примешивалась улыбка, тогда я видел, что царапина как будто затягивается. Когда улыбка стала постоянной, от царапины осталась едва заметная черточка, и он погрузил меня в свою неистощимую доброту и теплоту своего сердца. Таким я его и запомнил.

Чтобы вернуть в семью прежний покой, я сконцентрировался на потенциале Мастера. Прорывался сквозь тонны отрицательных эмоций. Фаза быстрого сна подошла идеально – после пробуждения она хорошо помнила картинку.