– Так вы еще и скуповаты!

Он походил не на сурового сыщика, а скорее на восхищенного обожателя, и я тоже засмеялась, откинув назад голову и ища глазами его взгляд. Марк спросил, не видел ли меня сам Эндрю Фрост или кто-нибудь из его семьи, и я ответила, что мистер Фрост – старый женоненавистник семидесяти четырех лет, который видит меня только в первую субботу месяца, когда я отдаю ему два доллара за гараж. Тогда Марк расхохотался:

– Хорошенькое же у вас алиби!

Я рассказала, что в субботу ездила в Норуолк за продуктами, и Марк спросил, запомнил ли меня там кто-нибудь. Я ответила, что снова сэкономила, отправившись в супермаркет, и возила тележку с покупками по проходам магазина, где обычно толпится рабочий люд из Норуолка. Я даже не помнила, какому кассиру отдала деньги, рыжеволосому или косящему на один глаз. Купив все, что нужно, я поехала домой, поработала в саду, приготовила себе легкий ужин и читала, пока не легла спать.

– И это все, Лора? – спросил Марк.

На кухне было тепло и спокойно, но я вздрогнула. Марк пристально смотрел мне в глаза. Я схватила кофейник, отвернулась от Марка и убежала к плите, заведя разговор о каких-то пустяках, чтобы прочистить мозги. Я стояла у плиты, держала кофейник и чувствовала, как взгляд Марка буквально пронзает меня насквозь, проникает сквозь плоть. Точно так же он разглядывал лицо Дайан, с которого смерть стерла страдания и красоту, оставив лишь кровь, пустую телесную оболочку и отвратительные раздробленные кости.

– Неужели вы все время были там в одиночестве? И не встретили кого-то, кто мог бы услышать о случившемся по радио или прочитать в газетах, а потом прийти к вам и рассказать, что вас считают мертвой?

Я повторила то, что уже говорила накануне вечером: радиоприемник не работал, и я видела лишь садовника и фермера-поляка, у которого купила кукурузу, салат и свежие яйца.

Марк покачал головой.

– Вы мне не верите, – сказала я.

– Это не похоже… не похоже на поведение такой женщины, как вы.

– Такой женщины, как я?

– Ну, у вас много друзей, вы живете полной жизнью и всегда окружены людьми.

– Только когда у вас есть друзья, вы можете позволить себе побыть в одиночестве. Когда у вас широкий круг общения, одиночество становится роскошью. Плохо, когда человек вынужден быть один, – заметила я.

Тонкие пальцы Марка барабанили по столу. Я поставила кофейник на голубую подставку, сдерживая желание протянуть руку и коснуться худого запястья под белой манжетой сорочки. Одиночество Марка не было роскошью. Однако он не сказал об этом вслух, ведь сильный человек не дает себе мучиться сомнениями.

Лежа в постели и держа на коленях поднос с завтраком, я думала о том разговоре и понимала, что не смогу быть такой откровенной с Солсбери-младшим, обладателем черных усиков. «Хорошенькое же у вас алиби!» – наверняка скажет и он, но без тени юмора или дружелюбия, которые сквозят во взгляде и голосе Марка.

Бесси принесла яйцо-пашот.

– Он настоящий мужчина, – коротко заметила она.

Ее взгляды на жизнь типичны для обитателей бедняцких кварталов верхней части Десятой авеню. Она выросла в переулках Нью-Йорка и столь же неумолима в суждениях, как какой-нибудь сноб, родившийся в роскошном каменном особняке. Я знакома с ее братьями, прямолинейными и категоричными, в чьи черно-белые представления о добродетели никогда не вписались бы мои друзья-интеллектуалы или коллеги по рекламному бизнесу.

– Мужчина, – повторила Бесси. – Здесь бывают в основном большие дети или старые бабы. Наконец-то вы встретили настоящего мужчину, и неважно, что он сыщик.

Она помолчала, а потом добавила, явно преклоняясь перед мужественностью: