Кот был крупный, и лужа после него образовывалась большущая, невозможно вонючая и с длинными, на всю прихожую, красноватыми потеками. В ветлечебнице, куда хозяйка снесла Митяя в очередной раз, ему сделали «узи» и сообщили, что это все, увы, старческие хвори, которые уже и лечить-то бесполезно, и которые уйдут только вместе с недалекой кончиной кота. И предложили эту кончину ускорить прямо тут, за небольшую плату, чтобы и сам кот больше не мучился, и хозяев освободил от мучений.

Но Митяй все еще был дорог не только Михалычу, но и самой Тамаре, которого она вырастила, можно сказать, с младенческих когтей. И потому она гневно отвергла милосердное предложение ветеринаров и настояла на том, чтобы ему все же выписали какие-нибудь лекарства.

Уколы Тамара делала Митяю дома сама – наловчилась на Михалыче, когда тот на перемену погоды начинал корчиться от фантомных болей в отсутствующей ноге, и экзекуцию эту кот переносил довольно мужественно. А вот заставить его глотать лекарства было практически невозможно: кот ошалело пучил глаза, шипел и плевался не хуже верблюда. Впрочем, лечение никак не сказалось на его периодичности опорожнения мочевого пузыря. В тех же количествах и на том же месте. То есть на пол.

Михалыч, совестясь за своего любимца и жалея жену, первое время сам пытался протирать полы. Но пару раз поскользнулся и навернулся с костылей так, что чуть не сломал последнюю ногу. Потому все мочевые потоки, шипя сквозь зубы нехорошие слова, собирала половой тряпкой Тамара и затем долго намывала пол с хлоркой и разными там ароматизаторами. А на другой день все повторялось – подлый Митяй улучал момент и снова тихой сапой шел на мокрое дело. Из-за всего этого в квартире, как ее ни проветривали, воцарился устойчивый специфический запах, и Бельские перестали приглашать к себе гостей, а незваных просто не пускали дальше порога. Кроме Сеньки – тот был свой человек.

А тут жена Михалыча улетела на недельку «на материк» – в город, вроде как по делам, но на самом деле проведать сына-студента. Михалыч остался дома один с Митяем. На второй день заявился Сенька – опять перехватить «до завтра» стольник-другой. Михалыч посмотрел-посмотрел, на небритого, но веселого соседа – с похмелья тот, как ни странно, почему-то всегда был весел, – махнул рукой и дал ему пятьсот рублей.

Сенька не поверил своим глазам:

– Михалыч, завтра я тебе столько не верну. Послезавтра, ладно?

– Не надо ничего возвращать. Купи пару бутылок нормальной водки, да дуй ко мне, – распорядился Михалыч. Посидели они в тот день хорошо, поговорили по душам, если это только можно было назвать разговором: от постоянного соседства с громыхающими дизелями Сенька был глуховат, и поэтому и сам всегда орал при разговоре, и ему приходилось кричать, чтобы он что-то расслышал. Их содержательную беседу прервала пришедшая с работы Сенькина жена Варвара. По несусветному ору, доносящемуся даже из-за двойных дверей квартиры Михалыча, ей не составило труда найти местопребывание непутевого муженька и утащить его за шкирку домой. Михалыч запер дверь за удалившимся супругами Шатуновыми и отправился спать. Но не успел он сделать и нескольких шагов, как костыли его, попав в очередную митяевскую лужу, разъехались, и Михалыч с грохотом свалился на пол. Причем, получилось так, что сел он на шпагат в центре самой лужи. Такого вопля их дом, пожалуй, не слышал уже давно.

– Митька, гад, я убью тебя! – ревел Михалыч, ворочаясь на полу и пытаясь встать. – Только попадись мне, придушу, сукин кот!

Но Митяй, не будь дураком, уже прятался где-то в глубине квартиры. Вот ведь скотина: явно понимал, что делает что-то не так, так как хозяева, обнаружив очередную его «роспись» на полу, всегда громко ругались и, изловив, тыкали его мордой в свежую лужу, приговаривая: «Сюда писать нельзя! Нельзя!! Нельзя!!!».