У каждого из них была своя история, свои секреты. Однако в их сообществе придерживались твердого правила: прошлое есть прошлое. Это было нечто вроде мантры. И никто никогда о прошлом не заговаривал. Они уже расплатились по всем долгам, за все, совершенное в былой жизни. Изгои общества, они расплачивались каждый день. Таково было их наказание.

Но все же кое о чем Охаси мог догадываться, наблюдая и слушая их.

Истый христианин Така спал с куклой и нередко сдабривал свою токийскую речь диалектом острова Кюсю. У Охаси возникали кое-какие домыслы насчет куклы Таки, но он старался на них не задерживаться. Серьезный Симада был крайне немногословен и говорил, лишь когда требовалось сообщить что-то важное, и Охаси это нравилось. Зубастик Хори из Осаки все и всегда оборачивал в шутку. Но как раз это его качество и было очень ценно для компании. Если они не могли шутить и смеяться над жизнью, то какой в ней вообще оставался смысл?

А Кейта… Да уж, этот Кейта! Охаси было неловко себе в этом признаться, но все же он предпочел бы, чтобы Кейты вообще не было на свете. С этими татуировками, с обрубками пальцев он уже всем дал понять, что на каком-то этапе жизни был якудза. И этот пресловутый мобильник, который Кейта вечно носил с собой и с грозным видом доставал, был таким громоздким и неуклюжим, что вызывал лишь смех. Что же он ни разу не воспользовался телефоном, когда на него набрасывались юные молодчики? Впрочем, Кейта был яростным драчуном и мог постоять за себя лучше, чем большинство других бездомных.

Потому что иногда их избивали.

Теперь они уже не находили в этом ничего особо страшного. Да, порой к ним наведывались панки-малолетки, чтобы развлечься после выпивки. Самое худшее, когда кого-то подлавливали одного. Тогда ему доставались самые тяжелые побои. Молодчики набрасывались всем скопом на одинокого бездомного и яростно били его кулаками и ногами. Это продолжалось до тех пор, пока у них не иссякала энергия. Когда Охаси избивали в первый раз, он заметил, что сила ударов с каждым разом становится все слабее. Это как будто пережить на море шторм – ведь и дождь, и ветер рано или поздно все же стихнут. То ли что-то притупляло боль, то ли панки понемногу теряли пьяный запал.

Как бы то ни было, чем дольше продолжалось избиение, тем меньше ощущалась боль. И лучше было расслабить тело и не сопротивляться, тогда сломанных костей будет намного меньше. Хуже всего приходилось, когда выбивали зубы. Из-за этого становилось труднее есть. Охаси изо всех сил старался защитить от ударов голову, но тогда кулаком или ногой ему заезжали в пах. И от этого вспыхивала совершенно немыслимая боль, которая словно разъедала все внутри.

Так что всякий раз, когда наученный печальным опытом Охаси ходил по городу, собирая банки, он внимательно озирался, оценивая обстановку. А заодно не торопясь рассматривал подробности городского пейзажа, всегда казавшиеся ему достойными восхищения, – все те мелочи, что теперь каждый день доставляли ему удовольствие и радость. Поднимающееся по утрам солнце, упрямо пробивавшееся через узкие просветы между высотными зданиями. Подернутое дымкой небо, скрывавшее верхушки небоскребов. Множество мелких облаков, которые складывались в причудливые узоры, напоминающие вертких кошек, что игриво носятся друг за другом. Жизнь по-прежнему приносила ему какое-никакое наслаждение. Сколь бы незначительным оно ни было.

Также Охаси любил наблюдать за прохожими, спешащими по тротуарам. Сам же всячески старался, чтобы на него не обращали внимания. Многие просто отворачивали голову, когда он проходил мимо. Впрочем, попадались иногда и странные экземпляры, которые возмущенно глазели на него, словно он совершил что-то дурное, или презрительно бормотали себе под нос нечто вроде «нашел бы лучше работу». Но преимущественно люди, попадавшиеся ему на улицах, были поглощены своим одиночным существованием в этом большом городе. И в этом для Охаси было что-то близкое и ободряющее.