Фрина вертелась перед зеркалом в одних панталонах. То распускала по спине длинные волосы, то поднимала кверху, изображая замысловатую причёску. Принимала зазывные позы, виляя бёдрами и покачивая на ладонях маленькие груди.

Вдруг сказала своему отражению:

— А посватался-то к Грете.

Отражение отозвалось горестным «эх».

Вот и Майра всё вздыхает. Мол, отнять бы у меня да ей прибавить…

Девушки завидуют грудастым и задастым, простите за грубый слог — потому что на таких смотрят мужчины. Так вот, девушки, не завидуйте! Смотрят пошлецы и нахалы. Проходу не дают, а по городу потом — сплетни. Приличные господа с тонким вкусом выбирают барышень, которых можно сравнить с тростинкой, лозой, ивовым прутиком или лучом света.

Когда я кошка, я именно такая! Изящная, грациозная, лапы у меня длинные, шёрстка короткая, гладкая, чернее ночи, а блестит, как самый дорогой атлас.

И чувства разом обостряются. Нос чует свечной чад в комнате Фрины, запах мясных пирогов с кухни вдовы Татсон и вонь застывших помоев через три двора. Уши слышат, как в доме напротив шепчутся молодожёны Бранд и Труда Ринтор — кровать у них стоит близко к окну. Как ворчат во сне Фин и Фан, карликовые мамонты господина Лердсона. Мамки, если по-простому.

В Свеянске мало кто держит мамонтов: едят без меры, летний зной переносят плохо. Но для нынешней зимы лучшей тягловой силы и вообразить нельзя. Лошади замерзают, тонут в снегу, а мамкам хоть бы что.

Ой, Бранд и Труда бросили шептаться!.. Всё, пойду, не буду подглядывать. Да там и не видно ничего — стекло замёрзло до самой рамы…

Мне было весело. И мама хочет, чтобы я променяла всё это на сомнительную честь называться госпожой Стир?!

Женщину уважают, когда у неё есть муж — или когда у неё есть капитал. Перед лаковыми санками Брюны Торнеке весь город шапки ломает, а госпожа Торнеке никогда не была замужем. Зато отец оставил ей серебряный рудник, и заводики, и лавки, и суда.

Ателье Гудрун Эльс миллионов не приносит, но кормит нас, поит, одевает и какой-никакой вес в обществе даёт. А мы с Майрой позаботимся, чтобы так было и дальше — половину я ей, само собой, уступлю.

Так кто там к Грете посватался?..

Это ведь Грета Фроссен? Та, что училась с Майрой и Фриной в гимназии. Помню, они ещё спорили, кто раньше замуж выйдет.

У Фроссенов не спали. Окно маленькой гостиной выходило на подветренную сторону, мороз почти не тронул стекло, и вся комната была как на ладони. А голоса я различила ещё до того, как взобралась на занесённую снегом бочку у бревенчатой стены.

Отец Греты, которого все звали папашей Фроссеном, сидел боком к камину; огонь озарял рубленый профиль и всклокоченную бороду. Мамаша Фроссен, женщина полная, с густыми чёрными бровями, вязала полосатый носок. Сама Грета, одетая в домашний капот, металась из угла в угол.

— Ах, я не знаю! — её глаза, тёмные, как у матери, лихорадочно блестели. — Ходил вроде, ходил, и ничего такого. А тут вдруг… Страшно мне. Нет, я счастлива! Но замуж — это же как в колодец…

— И-и, — отозвалась мамаша Фроссен. — Страшно в девках остаться.

— Нет, погоди, — папаша Фроссен ухмыльнулся в рыжую бороду. — Если дочь сомневается, может, откажем ему, счетоводу этому? Кого получше подождём. А то у парня ни марки за душой, одна смазливая мордашка…

— А обхождение! — возмутилась Грета. — Обхождение дорогого стоит!

Всё ясно. Ларс Кальвер, счетовод из магазина мужского платья «Кале и сыновья». Весь последний год вился вокруг Фрины, Майры и их подруг. А выбор остановил на Грете, единственной наследнице скобяной лавки папаши Фроссена.

Разговор, между тем, перетёк на вопросы практические. Где свадьбу гулять, кого звать, что надеть…