Меж тем подпитываемый родниками ручей превратился в небольшую речушку. В чистой воде порой проплывали довольно крупные рыбины. Изловчившись, я пронзил одну острым концом шеста.

– С полпуда будет, – оценил Болтомир, подхватив под жабры трепыхающуюся добычу. – Вечером запечем в глине.

Инициатива наказуема, потому эти полпуда пришлось тащить мне.

К вечеру лес поредел, деревья стали ниже, и вскоре мы вышли к месту слияния ручья с гораздо более широкой речкой.

При впадении ручей перегораживает небольшая рукотворная плотина. Падающая с нее вода крутит мельничное колесо. У мельницы стоит телега, запряженная гнедой клячей. У лошади непропорционально тонкие ноги и дистрофично раздутое брюхо. Всегда представлял именно такие экземпляры под седлом Дон Кихота или д’Артаньяна, когда тот впервые прибыл в Париж.

Белобрысый мужичонка с куцей бороденкой укладывает в телегу мешки с мукой. Дородная баба, на голову выше его, нетерпеливо поторапливает:

– Да пошевеливайся ужо скорей, Тюря! Улька и порожняком еле копыта волочит, а с грузом и вовсе дотемна лес миновать можем не успеть. А в лесу нонче, сам слыхивал, волки как никогда лютуют…

Заметив нас, баба замолкает с открытым ртом. Обернувшись к неожиданно замолкшей жене, мужичок тоже испуганно округляет глаза и как-то обреченно опускает руки.

Представляю себя на их месте. Ну что ж, их можно понять. Вышедшие из чащи два вооруженных лба вряд ли могут произвести положительное впечатление. Болтомир, если почистить и заштопать его амуницию, еще и мог сойти за благородного дворянина, но я, одетый не пойми как, с жердиной в руках и топором за поясом, никак не походил на доброго гостя.

– Здравствуйте, люди добрые! – громко прерываю затянувшуюся паузу.

Парочка синхронно кланяется почти до земли.

– Чьи будете? – властно вопрошает княжич.

– Из Мирошек мы, батюшка, – снова кланяется годящемуся в сыновья Болтомиру женщина.

– Я спросил, чьи будете? – грозно повторяет тот.

– Дык кто в нашу глухомань данников пришлет, тех и будем, – теперь отвечает мужичок. – Мы людишки дремучие. Наше дело исправно десятину платить. А кому, даже наш староста не ведает. Бывает, один боярин про нас вспомнит, бывает – другой. Иной год и два раза за данью приезжают.

– Оп… этой… зиции на ваших бояр нету, – глянув на меня, сурово говорит крестьянам княжич. – Ужо встречу, поучу уму-разуму.

Те лишь затравленно переглядываются.

В это время из дверей мельницы показывается новый персонаж. Оттуда выходит кряжистый мужик цыганистого вида, заросший черной бородой по самые глаза. Завидев нас, он прекращает хлопать себя по груди, выбивая мучную пыль из рубахи, и, подозрительно насупив брови, делает шаг назад. Но вот его взгляд останавливается на посохе в моих руках, кустистые брови ползут вверх в изумлении, колени подгибаются, и мужик, грохнувшись на четвереньки, семенит ко мне, старательно изображая из себя провинившегося пса. Не успеваю шарахнуться в сторону от этого сумасшедшего, как он бьется лбом в землю у самых носков моих сапог.

– Вечно здравствовать тебе, повелитель! – не поднимая головы, кричит он прямо в пыль, заставив ее взметнуться серым облаком.

– Ничего не понимаю, – искренне развожу руками в ответ на изумленный взгляд Болтомира и тычу посохом в спину мужика: – Эй, припадочный, ты меня ни с кем не перепутал?

Мне показалось, будто в тот момент, когда кончик посоха еще не коснулся лопатки бородача, с него, словно с пьезозажигалки для газа, слетела маленькая искорка, заставившая мужика вздрогнуть. Но я решил, что это эффект от игры солнечных зайчиков, проникающих сквозь трепещущую на легком ветерке листву дуба, под которым мы стоим.