– Так я и не понял, Бермято, – Несмеян покачал головой, забросил за ухо чупрун. – Ты в полоне или как?

– Намекаешь, что продался я киянам? – хмуро спросил Бермята, тяжело глядя на гридня. Пальцы боярина сами собой сжались в кулаки, казалось, он сейчас ринет на Несмеяна, целясь кулаком ему в бритую челюсть. Гридень смолчал, и кулаки боярина разжались.

– В полоне я, в полоне, – сварливо ответил он. – За два месяца ни разу за ворота не выпустили. Еду с княжьего стола привозят, прислугу кривскую оставили, а кияне только и зыркают, как бы мне кто чего не передал. Вроде как слушают меня, а всё одно…

– Небедно живёшь, – не подумав, заметил Несмеян, и Бермята опять вскипел. – Ладно, ладно, не злись, я это без задних мыслей. А почему бы они к тебе такие добрые, не думал?

– Думал, – бросил Бермята нехотя.

– Ну и?

– Мне кажется, они не знают, что им со мной делать, – негромко сказал боярин, косясь на дверь. – Да и с Брячиславичем тоже…

– Думаешь, можно его без крови из полона вытянуть? – поднял бровь Несмеян.

Бермята только пожал плечами в ответ.

Вестоноша за Несмеяном приехал с утра, едва рассвело. Совсем ещё мальчишка, отрок княжьей дружины, он глядел так, словно вместо полоцкого гридня перед ним было пустое место, слова цедил сквозь зубы.

Ладно. Приглашение передано, надо ехать на Гору. А мальчишка… что ж. Трудно было бы ждать чего-то иного. Может, ему так приказали, может, у него кого-нибудь на Немиге или в Менске полочане убили – отца или брата старшего. Может, он, Несмеян, и убил даже.

Война есть война.

Княжий двор был вымощен тяжёлыми дубовыми плахами, плотно пригнанными друг к другу – ножа не просунешь. Соколко ступал подковами словно по вымытому полу.

У крыльца Несмеян спешился, бросил поводья подбежавшему холопу, бросил взгляд на высокое крыльцо – строенное по-русски, в реж, прикрытое широкой двускатной кровлей, оно чуждо и странно смотрелось около каменного терема, строенного приезжими греками ещё при княгине Вольге. Впрочем сам терем не менее чуждо смотрелся на княжьем дворе: сложенный из ровно отёсанных камней, с протёртыми глиной и известью швами, с полукруглыми высокими окнами, крытый черепицей – на мощёном дубом и окружённом рублеными стенами широком дворе, с крытыми гонтом, тёсом и камышом кровлями надворных построек.

На крыльце стоили и сидели киевские вои – человек пять. При виде Несмеяна они немедленно оживились – видно было, что им скучно, а тут полочанина бог принёс на забаву.

Вестоноша споро протопотал по ступеням и пропал в широких сенях терема. А вои вмиг оказались около Несмеяна. Не все. Трое. Два остались на крыльце – мало ль чего взбредёт в голову этому полочанину.

– О, глянь-ка, братове, полочанин…

– А это у него что, никак конь?

– А я думал, осёл.

– Нее, ты чего. Они ослов в глаза не видывали, они больше на лосях верхом, как ижора да чудь…

– Понимал бы… это князья на лосях ездят. На всех лосей разве напасёшься?

– А вои как же?

– А они на жабах, в своих болотах-то, не иначе.

Несмеян молчал, словно и разговор киевских воев, и поднявшееся жеребячье ржание его совсем не касались. Впрочем, вои предусмотрительно держались так, чтобы полочанин не мог достать их всех троих разом – должно быть, уже знали, кто он такой, и что это именно он на Немиге убил в поединке новогородского витязя Яруна. Хотя и понимали, что вряд ли посол сейчас начнёт драку альбо ссору.

Скрипнула дверь, из сеней на крыльцо вынырнул вестоноша, всё тот же.

– Великий князь Изяслав Ярославич хочет видеть полоцкого посла, – по-прежнему высокомерно процедил он и отступил в сторону, придерживая дверное полотно. Глядел он по-прежнему над головой полочанина.