– Пущай несут, – Василиса поправила замявшийся рукав.

От мышачьих девиц-упыриц, вставших за её спиной, резко пахнуло могильной затхлостью и влажной землёй. Ну да, а чем должно было? Розами? Они, небось, и спят в гробах, и кровь неугодных Кощею людей на завтрак пьют…

При одной мысли об этом Василисе стало дурновато. Хорошо, что она сегодня почти ничего не ела, а то ведь могло бы и совсем худо сделаться…

Анисья погладила её по спине.

– Крепись, родненькая. Теперь вам самим дойтить надобно. Я б поддержала, но мне с вами никак нельзя. Нас с Алатаной и Отрадой Гордеевной на праздник позже позовут, так уж заведено.

Сжав зубы, Василиса кивнула и пошла к выходу, стараясь идти медленно и плавно. Проходя мимо двери, глянула в начищенную зеркальную гладь – и не узнала себя. На неё смотрела какая-то чужая девица. Красивая, но… несчастная. Эх, сколько же дней она ещё там, в Дивнозёрье, проплакала в подушку, мечтая, что вот бы у неё были такие косы, как у Даринки. И такое же смазливое личико, чтоб не только люди – уличные коты, и те в восхищении оборачивались. Что ж, теперь это всё у неё было, а счастье… счастье тоже осталось в Дивнозёрье – в отцовой избе да в пропахшей травами хижине бабки Веданы.

Упырицы, кстати, в зеркале не отражались – как и учила старая знахарка.

Прежде Василиса думала, что, увидев кровососа али ещё какое чудище, непременно завизжит и убежит. А вишь ты – устояла. Может, потому, что некуда было бежать. А гонять их от себя чесноком да серебряными оберегами тоже было ни к чему – не нападают же. Наоборот, выслужиться пытаются перед Кощеевой невестой…

Ещё Василисе подумалось, что, какой бы сильной и красивой она ни была, внутри всегда останется та маленькая невзрачная Васёнка, которая будет плакать от страха, но её никто не услышит. С этой мыслью она отвернулась от зеркала, сделала ещё шаг вперёд – и едва не налетела на Марьяну.

– Ох, – та захлопала глазами. – Васенька, ты ли это? Не признала тебя – значит, богатой будешь. Думаю, что за царевна такая мне навстречу плывёт, будто лебёдушка.

– На себя посмотри! – Василиса нашла в себе силы улыбнуться.

Марьяну, конечно, тоже разодели к праздничку.

– Жаль, ваш батюшка не видит. То есть наш батюшка, – вовремя опомнилась бывшая работница. – Эх, не поведёт он нас под венец под белы рученьки, не одарит словом отцовским, напутственным…

– Да, небось, схоронил уж нас да оплакал, – Василиса закусила губу, чтобы не дать волю слезам. Не дождётся Кощей поганый, не увидит больше её слабости. Вон Отрада Гордеевна вечно стоит с каменным лицом – ничегошеньки не прочитаешь. Надо бы с неё пример взять.

– Господин Мокша вас встретит и отведёт к князю, – злыдница сняла со стены фонарь, который горел зеленоватым холодным пламенем. – Слыхала я, ему эту почётную обязанность вверили за то, что нашёл вас, таких пригожих. Ух, так бы и съела… ой, молчу, молчу!

Опомнившись, она втянула голову в плечи.

– Подавишься, зубастая! – фыркнула Марьяна и взяла Василису под руку. – Нет уж! Мы с сестрой сами друг дружку к венцу отведём, а Мокша ваш пусть утрётся! Ишь ты, как его тут уважительно величают… А по мне так гнилой лужи он господин!

Решётка с железными змеями сама распахнулась, пропуская Кощеевых невест. Разряженный, как павлин, болотник встретил их с той стороны арки, увитой луноцветом. Он одёрнул зелёный бархатный кафтан, поправил алую с золотом перевязь и улыбнулся, показав щучьи зубы.

– Ох, ну прямо не девки, а Жар-птицы! – он закрыл глаза рукавом. – Щас ослепну от вашего великолепия.

– Было бы неплохо, – огрызнулась Марьяна, проходя мимо. – Эй, руки свои мокрые убери, я сказала! Сами с сестрицей дойдём, безо всяких там лупоглазых прихвостней. Ещё понацепляем от тебя бородавок, жаба!