До того дня, как с Амандой Стоун случилось несчастье. Сегодня что-то изменилось. Необъяснимым образом жизнь на Лазурной улице стала другой. Кэти не знала наверняка – хуже или лучше. Было ясно одно – стало по-другому.

***

День похорон выдался таким же мрачным, как и само мероприятие. Все утро шел мелкий дождь, а к двенадцати по полудню ливануло от души. Складывалось впечатление, будто земля так иссохла от изнуряющей жары, что влага, накопившаяся в облаках, решила ведром опрокинуться на прохожих и посмеяться над своим проступком. Даже священник, читающий проповедь, казалось, просто открывал рот, – его слова заглушал шум дождя.

Народу было немного. Сверху их можно было счесть по черным зонтикам: человек десять, – самые близкие Аманде люди.

Кэти позвала Чака на похороны. Она не переносила такие мероприятия. Больше всего, правда, ее удручали предстоящие поминки. Этого она не понимала. «Как можно собираться на фуршет, пить алкоголь из праздничных бокалов; обсуждать покойного при людях, с которыми тот жил? Кощунство», – говорила она.

Чак стал ее опорой в этот день, с ним было легче.

– Смотри, – сказал он, устремив указательный палец в сторону дуба и одернув Кэти. – Это тот мужик в плаще. Смотри!

Кудесники с зонтиками машинально оглянулись на Чака, всем своим видом давая понять, что сейчас не лучший момент для воплей. Одна женщина прикрикнула, чтобы тот удалился с похорон. Кэти оглянулась в сторону дуба, но там никого не было.

– Тебе показалось! – шепнула она на ухо Чаку.

– Я что, по-твоему, идиот? Это был наверняка он!

– Посмотри внимательнее: здесь все в плащах. Тебе померещилось из-за ливня. Не пугай меня так!

Чак взглянул в сторону дуба, но там действительно никого не оказалось. А может, и минуту назад не было? Но он знал, что ничего не придумал. Ему не терпелось подойти поближе и все осмотреть. Оставив Кэти, он пошел к тому дереву, улавливая краем глаза подозрительные взгляды участников церемонии.

Щурясь из-под зонта, он так ничего и не увидел, кроме мокрой кучи листвы под тем самым дубом.

Развернувшись, он хотел было идти обратно, но наткнулся на сложенный в прямоугольник лист бумаги, еще не успевший промокнуть.

Оглядевшись, он развернул лист. Тот оказался порванным и скорее напоминал пергамент, потрепанный временем.

Посередине был график в виде полос, которые в свою очередь создавали несколько квадратов, иногда не завершенных.

Чак предположил, что рисунок напоминает ему лабиринт. Но для лабиринта схема оказалась бы проста, – слишком много выходов. Привлекало внимание и то, что на отчерченных полосах местами двигались зеленые шарики. Они, будто прилипшие к полоскам, пытались от них отлепиться, издавая еле слышный писк. Они не соединяли черточки, а как будто были нарисованы поверх. И больше ничего: ни цифры, ни буквы.

Свернув лист трижды, Чак положил его в карман и поспешил вернуться к Кэти.

– Пускай земля для нее будет пухом. Аминь, – закончил последнее напутствие священник, единственные, которые смогли расслышать все.

– Аминь, – повторили хором присутствующие.

Каждый кинул в могилу горсть земли, кто-то положил розу, кто-то – заранее написанное послание.

Джес была бледна, как привидение. За все время похорон она не проронила ни слова, ни слезинки. Что очень пугало Кэти. Боль, она считала, нельзя подавлять. И слезы порой являются единственным методом, способным лечить. Кэти даже пришлось провожать ее под руку до машины и как ребенка пристегивать.

– Зачем ты уходил? – с укоризной в голосе спросила Чака Кэти. – Мне так стало стыдно.

– Еще недавно у тебя горели глаза от восторга. Тебя впечатлил этот камень, можешь этого не скрывать, – подчеркнул Чак, садясь в машину за руль. – Я снова видел того человека, он был здесь –