– Они почти добились… Изображение было таким реальным… – твердил Алекс, осматривая никелированные крепления овального зеркала. – Это какой-то сложный проектор. Или жидкие кристаллы. Или даже плазма.

Алекс откручивал стопорный винт.

– Нас целыми днями нет дома… Они проникли и установили… Теперь пусть следственные органы разбираются…

Открутив второй фиксатор и придерживая верх, Алекс положил в раковину блестящие железки и с видом чародея приподнял зеркало вверх, удивляясь легкости, с которой оно пошло.

Сунув его под мышку и наклонившись, Алекс, казалось, носом ощупывал бледно-кофейные плитки кафеля, где не было и намёка на технические устройства. Через некоторое время он повернулся, окатив Светку тяжелым, полным непонимания взглядом, затем стал осматривать заднюю поверхность зеркала. Для верности даже поскрёб ногтем.

– Дай мне и возьми молоток. – Светка протянула руки (Алекс вопросительно сморщился). – Разбей кафель. Чтобы убедиться, что в стене ничего нет. Иначе тебя не отпустит.

Положив зеркало на стиралку, убитый Алекс, шаркая тапками и покачиваясь, поплелся в зал, где плюхнулся в кресло и подобрал ноги.

Выскочив следом, Светка побежала к дивану. Хлюпая и давясь слезами, завалилась лицом к стене. Громкие истеричные рыдания заполнили зал.

Сколько это продолжалось, Алекс не помнил. Он сидел, тупо уставившись в стену, не думая ни о чем.

Светка притихла и заворочалась. Села, вся в слезах и соплях, с раздутым носом и вспухшими искусанными губами.

– Ты пойдешь к врачу? – гундосо спросила она.

Алекс молчал.

– В общем так, – Светка тёрла рукавом лицо. – Мои силы кончились. С тобой мне не совладать… Да и не знаю, есть ли у меня такие права… (Брови Алекса сошлись, но он продолжил смотреть в стену). В общем так. Я передам записи и письмо Ольге Николаевне. И как она… Как вы с ней решите, так и будет. А у меня после этого будет своя жизнь.

– Маму не надо впутывать, – глухо сказал Алекс. – Пойду я к врачу. Пойду. Сам понимаю. Ты только запиши меня… Сделай, что надо. И я пойду. Не бросай меня. Я буду лечиться.

Принять решение тяжело. Но куда тяжелее его исполнить.

Как это будет? Как? И какой он, этот Кривоспицын? Что меня спросит? А что скажу я?

Ночами Алекс пытался представить беседу с доктором. Мысль о том, что ему придётся открыть Джулию, выставить ее напоказ, как экспонат, а потом отвечать на тупые и бестактные вопросы, кидала Алекса из пекла в озноб. Это было равносильно убийству Джулии. Такого предательства она не выдержит, наверняка, бросится из окна, живи она хоть в своём средневековье, хоть в лабиринтах его воспалённого разума. Да, он болен. Да, готов к лечению. К лечению, но не предательству. Ведь, живя в его голове, она тотчас об этом узнает.

Бред? Да, бред. Я болен, потому брежу. Но она-то есть. И так случилось, что я до беспамятства в нее влюбился. В эту воплощенную частичку себя. Такую тонкую и ранимую. Она не вынесет предательства.

Да и почему я должен о ней рассказывать? Ведь человека лечат от глюков, а не от Джулии, Вероники или Марии. Да хоть от Джона… Надо придумать глюк.

Мысль эта принесла успокоение и сон.

Для своего тайного лечения Алекс взял полный отпуск, и на всякий случай, оставил Женьке заявление еще на две недели за свой счет. Этого должно хватить. Другу он что-то наплел про ремонт у матери и отдых в Геленджике.

Светка тоже взяла неделю отпуска, чтобы быть рядом. Хотя, лучше бы этого не делала. Или нет, всё верно, спасибо, что взяла. Алекс не мог понять, что лучше, что хуже.

Во всяком случае, она оттаяла и повеселела, и, как могла, отвлекала его от тяжких мыслей. Стоит признать, она не только не выпытывала, а даже словом не обмолвилась о случившемся. Правда, зеркало пока решили убрать. Обернув одеялом, спрятали в шкаф за зимнюю одежду.