В фильме, если бы она сидела у постели любовника, а он весь такой в коме или что-то в этом роде, в общем, совсем не способный общаться по какой-то более романтичной причине, чем тяжелая психическая болезнь, она бы рассказывала ему истории из их совместной жизни. Она бы сказала ему: «А помнишь жареную картошку?» И рассказывала бы одну историю за другой, и в конце концов – камера наезжает, берет крупный план, – он внезапно узнал бы ее, и зрители поняли, что счастливый конец неизбежен.

Она наклонилась к нему еще ближе, зная, что не должна так делать, но ей не хватало сил отказаться от поиска контакта. Попробовала заглянуть за стекла его очков.

– Эй, ты там?

Книга соскользнула с его коленей и захлопнулась. «Занимательная наука для детей».

– Алан? Ты там?

– Нет.

Его голос испугал ее.

– Ладно, – сказала она и отстранилась, подняв ладони вверх: смотри, я отодвигаюсь.

Он наклонил голову так, что она увидела за стеклами очков его плотно закрытые глаза. Руки, сжатые в кулаки, оставались лежать на коленях. Он отгородился от нее и от всего мира. Совсем как раньше отгораживалась она – закрывала глаза и сжимала кулаки, сутулясь в себя. В комнате Алана, наверху, в доме его мамы. Она буквально чувствовала, как одеяло спутывало ее босые ноги, подбородок уперся в колени, а кулаки прижаты к голове. В то время ей еще очень не хватало мамы, и эти приступы тоски снова и снова накрывали своей абсолютной несправедливостью, вызывая чувство вины за то, что она забывала быть грустной. Если Алан говорил: «Я здесь, все в порядке, все будет хорошо!», обнимая ее за плечи, ей хотелось поднять голову, открыть глаза, разжать кулаки и сказать: «Да», и еще: «Я знаю», и «Со мной все будет в порядке».

А затем она вспомнила про код.

Они выучили его, чтобы общаться на уроках математики. Секретными сообщениями, которые были как футболки под школьными рубашками. Она сидела через две парты от него, с другой стороны прохода. Тук-тук, стучала ее шариковая ручка по парте. Тук-тук, отбивали чечетку его пальцы. Тире, тире, тире. Тире, точка, тире. Азбука Морзе.

Можно было разговаривать, громко отбивая код. Или просто сжимать и разжимать кулак. Даже с закрытыми глазами и подпирающими подбородок согнутыми коленками.

Точка, тире, точка, точка. Тире, тире, тире. Точка, точка, точка, тире. Точка.

И они всегда помогали, эти негромкие размеренные удары. Выстраиваясь в буквы, в слова. И в конце она отстукивала: Ок.

Вместе с синусом, косинусом и тангенсом, этот код все еще находился где-то в глубинах ее памяти.

Она принялась выстукивать по колену азбукой Морзе, медленно, осторожно, не уверенная, что он слышит. Если он вообще слушал.

П

Р

И

В

Е

Т

Видно, как за бородой двигались его губы, пряди волос втягивались при вдохе и раздувались при выдохе. Грудь поднималась и опускалась. Дыхание учащалось. Может, он пытался заговорить с ней? Его глаза оставались закрытыми.

Она протянула к нему руку, вернее, к деревянному подлокотнику, в паре дюймов от его локтя.

О

К

Пауза.

О

К

Теперь она слышала: еле слышно он бормотал, как мантру или заклинание: «Нет, нет, нет, нет. Нет, нет, нет, нет».

– Да, – произнесла она и снова начала постукивать по подлокотнику, рядом с его рукой, почти касаясь ее.

Одно движение: его тело дернулось, кулак рванулся, чтобы оттолкнуть ее, и она вскочила на ноги, отступая назад… «Нет, нет, нет, нет…» Он обхватил голову руками. С беспокойством дергал себя за волосы левой рукой. Тяжелые очки упали на пол… и сбоку, за ухом, она заметила небольшой ярко-красный участок кожи. Шрам, заживший и вновь открывшийся, волосы вокруг вырваны с корнем. Пальцами, скребущими острыми ногтями. Прижав кулаки ко рту, она попятилась к двери, собираясь позвать медсестру или санитара, желая убежать, но что-то заставило ее остановиться. Замереть на месте настолько неподвижно, что дыхание застряло внутри, пока его царапанье, похожее на царапанье крысы, не замедлилось. Пока его движения постепенно не затухли и, наконец, прекратились. Пока бормотание не затихло.