– Либо? – спросила я после того, как Линда не продолжила свою речь, а почему-то уставилась на свою порцию еды так, как будто сомневалась, что именно она должна была с ней делать.

– Либо мы переходим на твой родной язык, который лишён этого досадливого расслоения местоимений, – подняв глаза, ответила она на том языке, которому я была научена с рождения; она, к моему удивлению, говорила почти что без акцента.

– Я, конечно же, не против… – удивлённо пробормотала я, поздно подумав о том, что моё удивление могло смотреться неуместно – никто ведь не удивлялся тому, что я знала их язык, – Озвучь, пожалуйста, другие условия.

– Хорошо. Слушай внимательно. Во-первых, хорошо поешь, – Линда кивнула на мой недавно принесённый горячий и сытный ужин, – Во-вторых, закажи себе котомку с провизией в дорогу. Не думай, что плотно поев сейчас, ты избавишь себя от необходимости есть в пути. Не избавишь: в лесу не прямые дороги и тебе понадобится много усилий, чтобы идти по петляющей тропе. К тому же там холодно. Поэтому, в-третьих, тепло оденься. Если, выбрав наряд, тебе покажется, что тебе может быть в нём жарко – не будет, поверь мне. В-четвёртых, мы будем делать привал каждый час, даже если тебе будет казаться, что это лишнее. Это не лишнее, поверь мне на́ слово. Пятое: ты должна идти только туда, куда иду я и не отходить от меня далеко. Это очень важно. Справишься?

– Конечно, – ответила я, чуть вздёрнув подбородок в жесте задетой гордости: по её мнению, мне не хватило бы ума соблюсти эти простые инструкции?

– Мне не кажется, что тебе не хватит ума соблюсти все эти пункты. Я просто заручаюсь твоим открытым согласием.

Тут, читатель, настал один из тех очень редких моментов моей жизни, когда я забывала всё воспитание, так прилежно привитое мне родителями и гувернантками.

– Ты читаешь мои мысли? – воскликнула я, подавшись вперёд и так исказив лицо от своего безмерного удивления, что, как мне показалось, исполни я этот номер перед театральной комиссией, меня бы тут же приняли в труппу.

– Я не читаю мысли, – уверенно сказала моя собеседница, направив на меня свой холодный взгляд, – Я отлично читаю лица.

Мы так и застыли в этой красивой безмолвной сцене: она – чуть откинувшись назад и плашмя положив одну из ладоней на стол, я – наклонившись вперёд и смотря на неё широко распахнутыми от изумления глазами. Неожиданно я подумала, что я тоже была не так уж и плоха в считывании людей: её реакция показалась мне немного обиженной – как будто в то время, как я негодовала от того, что она усомнилась в моей способной выполнить простой список предписаний, она была возмущена тем, что я сочла её неспособной считать простейший жест слегка оскорблённого достоинства. Эта обида впервые сделала её похожей на живого человека – до этого мгновения она казалась мне выросшим в глуши отшельником, которому в некой воображаемой школе рассказали, как ведут себя люди, но не показали, как именно они это делают. Эта ассоциация показалась мне весьма забавной.

– Я сказала что-то смешное? – не меняя ни позы, ни взгляда, спросила Линда, посмотрев на мою расцветшую улыбку.

Я рассмеялась. У меня никогда не было близких подруг, и я вдруг подумала, что мы с ней могли бы неплохо сойтись.

– Извини, пожалуйста, за мою реакцию, – ответила я, сев прямо и продолжив улыбаться, – И извини за комментарий, который я собираюсь дать, но я никогда не видела таких манер, как у тебя. Точнее, не манер, а взглядов и интонаций. Они выглядят так, как будто ты не привыкла много разговаривать с людьми. И извини, если мой смех тебя задел. Я не имела намерения уязвить тебя.