Безысходность – она как дом напротив.

…И в ней не было совсем ничего красивого, скорее; но она так часто ходила по лестнице вниз курить, что он заметил всю ее отсутствовавшую красоту, которая, несомненно, была. Была же!

Есть в ней нечто, что глядя на нее, у него не приходило в голову никаких таких мыслей. Совсем.

Сила притяжения ее совершенно чиста.

Наверное, я навсегда запомню эту татуировку на твоем почти подростковом локте.

Она:

– Нас в институте всегда пугали третьим курсом.

Я:

– Лучше бы вас пугали Третьим Рейхом.

Иринка писала о себе:

– Я не долбоеб! Я просто панкую!

ЛЕТОМ 2011-го…

В перерывах днем я медитировал, – лежал с закрытыми глазами на лавке в раздевалке. Лавка собой представляла две толстых грубых доски, в промежуток между ними помещалась свободно рука. Лежать было неудобно. Лежал я, подложив обычно под голову панаму, грязную и пыльную. Помнится, я в ней еще ездил на раскопки когда-то. Под панамой находилась моя сумка; в ней помещалась как раз вся моя одежда: сменная и цивильная. Еще оставалось достаточно места, чтобы положить еды и несколько бутылок с питьевой водой.

Времени у нас было свободного, обеденного – с двенадцати до часу. Иногда до пятнадцати минут второго можно было «долежать», зависнув в раздевалке, внутри которой жутко воняло, было много саранчи (в тот год она свирепствовала), воняло опять же носками и обувью, с характерным запахом цемента и песка, перемешанного с потоотделением присутствующих. Сейчас я с большой теплотой готов вспоминать тот тяжкий запах и тех людей, с которыми пришлось вместе делить тот период жизни; небольшой, но по-своему интересный, полный на всякие события.

В пятнадцать минут второго появлялся взбудораженный мастер Леха. Молодой, на пару-тройку лет, может, старше меня, – окончил так называемый «Горхоз». И если я не успевал вскочить, то он выкрикивал всего одно слово: «Время!» – и я уже схватив рукавицы, выбегал в коридор к выходу, и держал путь на объект.

Также выходили и остальные засидевшиеся в раздевалке.

Мастер подгонял.

Леху рабочие-строители не любили за его глупую выебистость и напускную любовь к командованию.

«Он даже в армии не служил», – говорили мужики, – «а все туда же…»

Для них, для работяг, это было важно: такие вещи в их довольно узкоммировоззрении занимают обычно главные места.

Что касается меня, то мне было все равно, так как знал, что здесь я ненадолго – подзаработаю и уйду; хотя, с другой стороны, – я уверен, здесь так все рассуждали, поскольку работали на объекте по вахтовому набору. Лишь одна бригада женщин-отделочниц работала от какой-то фирмы, – их просто кинули на этот объект, как они потом мне сказали, когда я помогал им двигать арматуры скреплений, носил раствор, чтобы они могли упаковать «шубой» известки стены и потолок.

Хорошие женщины – Елена и Наталья. Обоим за сорок лет, примерно. Мы подружились. Они рассказывали мне про своих дочерей, про то, как тяжело их учить в колледже, и как им приходится почти все заработанное здесь, тратить на них.

Елена, когда искала Наталью, говорила: «Где эта Манда Ивановна?»

Меня это, конечно, смешило. Они дружили, на самом деле, но грубость многолетнего строительного коллектива, видимо, играла свою роль. А потом, стоит учитывать тот факт, что многие работают на стройке не от самой хорошей жизни, и в прошлом у них бог знает чего наворочено у этих людей, поэтому не надо их судить, и уж тем более воспитывать, они по более твоего видели, скорее всего. Лучше посмейтесь вместе с ними, улыбнитесь им, угостите их сигаретой.

Помнится, я купил Елене и Наталье тонких сигарет, когда ходил за водой, и почти торжественно вручил их. Такого знака внимания, признались отделочницы, они не помнили давно в своей жизни.