На 8-ом этаже, где жил Костик, была надпись: «Костик – Лапусик».

Тайные вредители мы с Андреем.

Он гадкий подельник. Был им.

Что, опять подлоктями загорал, – спросил все тот же Андрей.

Займись же делом, наконец: хуй, гвозди – у кассы.

– Мы были начальниками задних парт. – Чего-чего? – Ничего…

– Мне не до девчонок, мне учиться надо, – говорил Кирилл, – я же гимназист.

Еще мы были шахматистами-затейниками с Андреем. Наш послужной список игры составляли: спектакль в школе, плотина ГЭС (на запретной зоне), ТЮЗ.

Максим не знал, желал ли он вечером легкого досуга, или нет.

Вот ты каналья, вот ты гангрена! – ругался Владислав известно на кого…

И все возрадовались, играя в карты.

– Молится, или больной, – подумал Иван. Он известный революционер.

– Дамы с вещами, на выход, – распорядился Андрей в троллейбусе.

Иринка собирает свои хулиганские цитаты.

– А что, мне с вами нельзя? – спросила девочка.

– Нет, конечно! – ответил пьяный вдребезги Лебедев.

– Так, Костик, бери себе! Сабе. Бери, – сказал дядя Сережа, его отец. Мы играли в карты на пляже. Сергея мы звали Сорогой.

Дядя Сережа до сих пор ходит в куртке, в той, что носил еще и в 1996-ом году.

Одного мужика мы обычно обзывали бородатым ослом, равно как и лысым чертом.

Психически нездоровый Саша кричал:

– А ничего не было! Не считается! Ца! А никто ничего не видел! А кто докажет!? А так немцы делали!

Тетя Таня искала первого августа две тысячи второго года сына:

– А где Костик?

– А вон, «четверка» белая стоит.

– А что он там делает?

Мы засмеялись.

Саша носил кличку «Би-Би». Его все знали. Абсолютно все. Его отец умер от водки. Саша и без того был неполноценным, а потом вообще обострилось.

– Милый мальчик мой! – называл он Димку, когда играли в футбол за церковью.

Баба Маша сказала:

– Книга интересная. А я красивая.

– О, какой голосок, слыхал?! А! Слыхал, как он крикнул-то? – торжествовала женщина в маршрутке.

– А у меня сумку спиздили недавно, – сказала бабка на весь салон авто.

– Как же вы живете? – спросил пассажир.

– Водку пью, анашу курю, с проститутками развлекаюсь! – приколол водитель незадачливого пассажира.

– Вы бы хоть до шести считать бы научились!

– Да мы и больше научились, да считать нечего, – сказал дед.

Сидим, сидим. Саша сказал: «Эх, ма!»

И опять сидим, сидим…

Два урока подряд мы с Владом убивали время. И не раз. Часто так бывало.

А потом весна началась. А еще зимой в меня влюбилась Анжела. Я ее поцеловал при всех на столе, уложив ее на стол. А она поцарапала мне шею когтями.

Андрей хотел написать некролог. Ему вернее даже только слово одно понравилось само: «некролог». Ничего писать он не собирался.

Слава Г. часто возражал:

– Я не пойму, когда кончится вся эта пидерсия!?

Мы играли в «менеджер». Саше не понравилось, что кто-то ворует.

Артем обратил на себя внимание воплем:

– Что на меня смотрим?! Танцевать буду!

Аня осторожно предположила: «Ну что, всё? Сейчас трахаться будем?»

Дело повисло в воздухе.

А я подумал, что каждый из присутствующих хотел бы.

Но я не помню уже: какая Аня именно это сказала. Я и саму Аню не помню.

Карточный зачинщик я в новогодней сказке. Как давно это было… Картежная банда. Ну, просто шайка заядлых картежников.

– Ну, дурындас!

– Улыбаешься, как клоун в балагане! – я люблю советскую литературу.

Кондрашевич сменил фамилию на Игнатюк-Касьянченко.

«И я стою, и ржу идиотом» – хорошая цитата.

Несуразицу несешь, матросик.

Артем под Маяковского читал стих: Я знаю! Верю! Буду! Надо!

Артем бодро ходил по коридору.

А Кондрашевич снова сменил фамилию на Сокольников-Крупскую.

Люблю тебя, а за что не знаю, что-то в тебе есть! – зверел Артем.